Или она снова разыгрывает какую-то драму и не разговаривает с ним из-за своих странных принципов.

— Алло? — сказала Лиза.

От облегчения Тимур едва не выронил мобильник.

— Вы где?

— Я не знаю, — ответила она, — я думаю, что тебе нужно время. Должно быть, ты считаешь меня сумасшедшей. Депрессивной истеричкой с суицидальными наклонностями.

Значит, она выбрала драму.

Что же, этого и следовало ожидать.

Лиза и её театральные представления.

— Я в парке у пруда, — сказал Тимур, морщась, — и у вас есть пятнадцать минут, чтобы появиться передо мной. Иначе я вас задушу, клянусь.

— Что-то еще случилось? — спросила Лиза, и Тимур ощутил, что на его лицо упала тень.

Он открыл глаза и увидел стояющую возле скамейки Лизу.

— Ну ты и бегун, — сообщила она, — я едва за тобой успевала.

Тимур сел на скамейке, скрестив по-турецки ноги и, взяв Лизу за руку, заставил её подойти ближе. Обхватил руками её талию, запрокидывая наверх голову, прикасаясь подбородком к её животу.

Лиза запустила руки в его волосы, перебирая между пальцами жесткие пряди.

— Вы действительно проглотили бы это лезвие? Из-за него?

Она молчала, глядя на него серьезно и печально.

— Вы не должны так сильно больше любить. Вам вообще противопоказано влюбляться. Вы можете просто жить дальше, не испытывая столь сильных чувств? Плыть по течению, не позволяя себе…

Лиза склонилась ниже и накрыла его губы своими. Несказанные слова выдохом ворвались в её рот. Тимур еще сильнее прижал её к себе, отвечая на поцелуй, медленный, глубокий. Тепло разливалось по его телу, от макушки до стоп, согревая после испытанного недавно ужаса. Мягкость её губ, нежность рук, ласкавших его волосы, её запах, ставший столь привычным за последнее время, и её близость, столь успокаивающая и волнующая одновременно, воспоминания о тряпичной кукле ночью, о том, как дикой кошкой она бросилась на него, роняя со стула, вспыхнуло лезвие на её губах.

Он больше никогда не позволит ей так поступать.

— И ненависть мучительна и нежность, — прошептала Лиза в самые его губы.

— Что?

— И ненависть и нежность — тот же пыл

Слепых, из ничего возникших сил,

Пустая тягость, тяжкая забава,

Нестройное собранье стройных форм,

Холодный жар, смертельное здоровье,

Бессонный сон, который глубже сна.

Вот какова, и хуже льда и камня,

Моя любовь, которая тяжка мне.

Тимур усадил Лизу рядом с собой, снова улегся на скамейку, пристроив голову ей на колени.

— Никакой больше любви, — повторил он упрямо. — Я запрещаю вам. И Шекспира тоже не надо. Давайте жить просто и спокойно, без всяких страстей.

— Ты знаешь, — сказала Лиза задумчиво, — я никогда напрямую не связывала снимок у бабушки на стене с тобой. Он висел там столько лет, что я к нему просто привыкла. Но если подумать, у тебя действительно изменился взгляд. С тобой случилось что-то плохое?

— Ничего особенного — просто я повзрослел.

Её пальцы легко рисовали на его лице — вот она обвела по контуру губы, погладила его брови, пощекотала щеку.

— Моя жизнь то и дело выскакивает из шкафа и обрушивается на тебя, — продолжила Лиза, — но ты продолжаешь быть замкнутым, закрытым человеком. Я знаю про тебя немногим больше, чем в день нашего знакомства.

— У меня нет шкафа с секретами, — пожал плечами Тимур, — я именно то, что вы видите. А про вас я бы предпочел не знать так много. Это каждый раз выбивает из меня дух.

— Нежный мальчик, не выносящий драм, — она снова поцеловала его, но на этот раз в лоб и подбородок, — ты воспринимаешь все слишком близко к сердцу. Ты молчишь, а твое лицо похоже на маску. Поэтому внутри тебя бушуют такие бури.

— Вы все еще находите во мне утешение? Я ваш антидепрессант?

Тимур и сам испугался собственного вопроса.

Потому что не было такого ответа, от которого ему не стало бы больно.

— Да, Тимур, — проговорила Лиза, — ты мое утешение. Но уже не потому, что напоминаешь о нем, а потому, что рядом с тобой я начинаю забывать про него.

Он поймал её руку и поднес к губам. Поцеловал с благодарностью, которая робкой птицей пробудилась внутри его груди.

— Оставайтесь сегодня у меня, — попросил Тимур, грея её ладонь своим дыханием. — И не принимайте звонков с неизвестных номеров. Мне не по себе от всего происходящего.

— Да уж. Форменный триллер, — согласилась Лиза печально.

Возле подъезда Тимура ждала Инга.

— Почему ты снова не берешь трубку? — воскликнула она издалека. — О, здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответила Лиза.

Инга нахмурилась, вспоминая.

— Вы работали вместе с папой, да? Я видела вас на поминках и похоронах.

— Меня зовут Лиза. Я соседка Тимура.

— Вот совпадение, правда, — довольно равнодушно отозвалась Инга. — Тимур, сделай мне уже ключи от твоей квартиры. Почему я вечно жду тебя, как бедный родственник?

Она подхватила Тимура под руку, небрежным кивком попрощавшись с Лизой.

— Почему ты так внезапно бросил трубку? Что-то случилось?

Он оглянулся. Лиза осталась стоять на тротуаре, глядя им вслед.

«Идите домой», — одними губами сказал Тимур.

Она помахала им вслед ладошкой.

— Эта Лиза довольно странная, да? Вы о чем-то шептались с ней всю дорогу с похорон. Ну, в автобусе.

— Не помню, — пожал плечами Тимур. — Она просто соседка. Живет на несколько этажей выше.

— Принеси ноутбук, Тимур, — попросила Инга, едва разувшись. — Я поставлю кофе.

Закрыв дверь в спальню, Тимур набрал Лизу:

— Вы поднимаетесь домой?

— Я иду в магазин. У меня совсем нет еды, Тимур.

— Хорошо, — ответил он, — я позвоню после того, как Инга уйдет.

— Ладно, — легко согласилась Лиза и отключилась.

Тимур вздохнул.

— Смотри, какой ужастик, — сказала Инга, открывая страничку Нинель. — Эта фотография называется «Сатир». Папа тут немного похож на Алена Делона, правда?

Старый снимок, на котором он явно позировал. В одном из своих многочисленных атласных халатах, безумие расцветки которого передавалось даже через черно-белое изображение. Отец был еще молодым, и его неприлично тонкие запястья и узкие ступни притягивали к себе взгляд. Яркое пятно — длинная лента презервативов, струящаяся вокруг его лодыжек.

— «Прощение», — сказала Инга, открывая другое фото.

Этот плащ отец носил лет семь назад. На фотографии он стоял на мосту, запрокинув вверх голову, и сквозь дырявый зонт дождь хлестал по его лицу.

Вокруг было сухо и ясно.

— А это «Прощание», — Инга кликнула мышкой.

Вряд ли отец знал, что его фотографируют.

Тимур помнил тот день, это было примерно за месяц до смерти отца. Тому захотелось пойти всей семьей в театр, и он так раскапризничался, что даже Тимуру пришлось извлекать из шкафа костюм и тащиться на спектакль.

Отец стоял на ступеньках театра, засунув руки в карманы и, опустив голову, разглядывал ботинки своих новых туфель. Его парадный светло-бежевый костюм скрывал намечающееся брюшко. Яркое пятно — нарисованный изумрудный галстук — удавкой вился вокруг его шею и уходил своим хвостиком прямо в небо.

— Он похож на висельника, — сказала Инга, морщась. — А это ты, Тимур.

Действительно, фото сделанное на кладбище. Черный прямоугольник открытой могилы. Прищурившись от яркого солнца, Тимур смотрит наискосок задумчиво, почти мечтательно. С таким выражением лица отцов не хоронят.

Он смотрел тогда на Лизу, наверное, Вспоминал, почему так знакомо её лицо.

— Работа называется «Наследник», — сказала Инга. — На сайте есть еще твои детские фотографии, но про них ты и сам всё помнишь. Ты знаешь, что Нинель получила крупную премию за твоего «Летящего мальчика»?

— Нет, — ответил Тимур, не отводя глаз от кладбищенского снимка.

— Наверное, надо подать в суд за то, что тебя фотографировали без разрешения.

— Наверное.

— У неё полно других фотографий, без вас. Может, мы драматизируем?