Тимур вернулся от окну к барной стойке и налил им вина.

— Что же, Елизавета Алексеевна, я готов выслушать вашу драматическую любовную историю, полную каких-нибудь детских травм и разнообразных рефлексий. Аналогию с «Бедной Лизой» проводить будем?

— Любопытно ты высказываешь свои просьбы. С этаким лихим наездом. Это какой-то модный стиль у нынешней молодежи такой?

Он дернул плечом, не зная, что ответить.

— Детка, — очень мягко произнесла Лиза, — если ты считаешь, что мы ступили на скользкую тропинку чересчур личных признаний, то мы можем закрыть эту тему на веки вечные.

— Я… Я могу немного послушать. Не слишком долго. И без подробностей. И только про вас. Не про него.

Она смотрела на него внимательно и строго, и Тимур не знал, куда девать свои глаза. Надо ли смотреть на лицо Лизы также пристально, как она на его? На бокал? На руки?

В конце концов он просто уставился куда-то за её плечо.

— Почему женщина остается с мужчиной, с которым ей плохо? — Лиза, в отличие от него, не отводила взгляда. — Ненависть и любовь одновременно — это вообще нормально? Чувство вины? Недовольство собой? Страдашки из-за того, что ты живешь не так, как ждут от тебя твои близкие?

Тимур кивнул.

— Наверное, все дело в том, что мы просто живые люди. И день за днем, шаг за шагом, двигаемся на ощупь. Нам страшно и нам непонятно. Мы не знаем, что ждет нас за поворотом. И боимся свернуть. Потому что если идти по прямой, то видно хоть какую-то перспективу.

— А как же эта пресловутая любовь? Разве один человек остается с другим человеком, даже если это больно и унизительно, не из-за любви?

— А что это такое?

От возмущения Тимур даже руками всплеснул. И уставился на Лизу. В глубине её глаз тлели крошечные искорки. Пересекающий губы шрам слегка подрагивал.

— Вы издеваетесь надо мной? — неуверенно спросил Тимур.

— Немного, — легко признала она. — Но ведь на самом деле, Тимур, это основной вопрос. Я, например, уверена только в одном: любовь делает нас хуже, а не лучше.

— Значит, вы не любили моего отца? — быстро спросил он.

— А секс с женатым мужчиной делает меня хуже?

— Стоп. Никаких разговоров о сексе.

— Нам нужно кодовое слово?

Вот теперь она уже откровенно смеялась.

— Давай будем есть торт, — предложила Лиза таким низким голосом, словно имела в виду что-то совершенно неприличное. Вроде ограбления банка.

— Помилуйте. Глухая ночь уже.

— Значит, нам никто не помешает.

— У меня мурашки от вас, — признался Тимур, доставая коробку из холодильника.

Лиза немедленно заглянула внутрь. Пустые полки и бутылки с водой.

— Господи Иисусе, — пробормотала она, — как ты еще только ноги не протянул?

— В основном потому, что без устали занимался самоедством.

— У тебя появится язва к тридцати годам. В сорок случится первый инсульт. В пятьдесят — инфаркт. В шестьдесят отлетит какой-нибудь тромб, и привет. Из замкнутого мальчика ты будешь постепенно превращаться в желчного холостяка. Все будут говорить о тебе «этот отвратительный прыщ».

— Прыщ?

— Прыщ, — твердо сказала Лиза, забрала у него коробку с тортом и поставила на стол.

— И все эти выводы вы сделали из моего пустого холодильника?

— Есть что-то опасное в людях, у кого в холодильнике прошлонедельная картошка не покрывается плесенью.

— Елизавета Алексеевна! — получилось слишком мало укора и слишком много содрогания.

Лиза засмеялась, отрезала щедрый кусок шоколадного торта и плюхнула его на тарелку Тимура.

— Этот торт призван спасти меня от страшного будущего, в котором я превращусь в человека-прыща? — с опаской разглядывая эту глыбу сахарного диабета, спросил он.

— Ну может быть, ты хотя бы перестанешь хлопаться в обмороки, как беременная от конюха принцесса.

— Мне кажется, тебе тоже надо пойти на хоровое пение.

— Спасибо мам, но нет. Вернее, я подумаю об этом, ок?

Оглушающая тишина стала Тимуру молчанием.

Он оглянулся.

Инга с мамой сидели на диване и смотрели на него с одинаковым выражением лица.

— Что? — раздраженно спросил Тимур.

Четырехлетний Марат встал с ковра и подошел к нему, протягивая своего мягкого пони.

— Да что с вами обеими такое?

— Видишь ли, Тим, — осторожно сказала мама. — Про хор я говорила Инге. Мне и в голову не пришло бы пригласить тебя на групповое пение. На групповое что-нибудь. Как ты вообще мог подумать, что я предлагаю тебе?

Инга вдруг захихикала.

— Представляю себе Тимура, поющего в хоре. Ой, мамочки!..

Марат подумал и неуверенно засмеялся тоже.

— Ты маленькая обезьянка, — с чувством сказал ему Тимур.

— А ты — псих-одиночка, — не осталось в долгу милое дитя. Видимо, именно так и именовали Тимура в семье сестрицы.

— Как мило, — сказал он Инге и сел на пол перед Маратом. Детеныш моментально вскарабкался ему на колени.

— А тебя, мартышка, — спросил его Тимур, — любовь делает хуже или лучше?

— Знаешь, я какой сильный? — заявил Марат.

Мама и Инга задумчиво переглянулись.

Тимур почти ушел из дома мамы, когда его остановил длинный звонок проводного телефона — странный атавизм, который нравился его отцу.

Взяв трубку, Тимур услышал:

— Особенно плохо по ночам, правда? Словно бы оказываешься в каком-то глухом подвале, где нет ни дверей, ни окон. Липко, душно, холодно. Тебе хорошо было — все ночи были твоими. Ты спала с ним каждую ночь из года в год. Как тебе теперь спится, Марина?

Голос был приглушенным, полным ненависти и боли.

— Кто вы? — спросил Тимур.

— О, Тимур, — рассыпался горохом этот голос, — дикий, пассивный мальчик, у которого нет энергии на то, чтобы жить. Как ты справляешься со своим горем?

— Кто вы? — спросил он уже громче.

— Или ты даже на то, чтобы горевать, не способен?.. Силы…

Подошла мама, вырвала у Тимура трубку и кинула её на рычаг.

— Надо отключить домашний телефон, — сказала она задумчиво.

— Мам, кто тебе звонит?

— Какая-то папина поклонница, я полагаю. Она многое знает про нашу семью.

— Это он говорил, что я дикий и пассивный?

— Папа волновался за тебя, — вздохнула мама.

— Он просто терпеть меня не мог, — ответил Тимур, выключая на телефоне звук. — Отключи его вообще. Кто в наше время еще пользуется городским телефоном? Как часто она звонит?

— Маме еще приходят фотографии на электронку, — сообщила Инга, появляясь в коридоре. — На них папа чудо как хорош.

— О, господи.

— Нет, не такие, — хмыкнула Инга, увидел его лицо. — Просто множество самых разных фотографий, сделанных в разные годы. Папа на лекциях, папа на улицах, папа ходит, папа ест, покупает себе галстуки. Такая крипота — кажется фотограф просто ходил за папой по пятам и тайно его фотографировал. И продолжалось это лет десять, если не больше. Ужас.

— Папа был очень популярным мужчиной, — ровно ответила мама. — Кажется, у него был сумасшедший фанат. Это ничего серьезного, Тим. Кто-то просто переживает его потерю вот так. Ты знаешь, людям надо говорить об ушедших.

— Почему эта чокнутая говорит с тобой? Ей больше не с кем?

— Не сердись, — попросила мама, — иногда люди вдруг сходятся в одной точке — случайные люди в случайной точке. И им становится лучше.

— Перешли мне её письма, — попросил Тимур.

Он набрал Лизу сразу из подъезда.

— Елизавета Алексеевна, вы неприятная врушка!

— Есть такое, — не стала отрицать она и вдруг закричала: — левее! Левее же! А теперь правее. Всё, Тимур, пока, мне некогда.

— Опять вранье, — рявкнул от в ответ. — Не смейте бросать трубку!

— Я…

— Ничем вы не заняты, — Тимур вышел на улицу и зашагал к остановке. — Просто придуриваетесь, чтобы быстрее закончить разговор. Потому что не хотите отвечать за свое вранье!

— Ого, сколько уверенности в твоем голосе. И чем по-твоему я сейчас не занята?

— Ничем не заняты. По воскресеньям вы не делаете ничего.