Бравый отряд муравьёв-солдат под командованием полковника Зри (так его прозвали за часто повторяемую им поговорку: «Зри в корень!») бродил вокруг муравейника. С самого начала формирования экспедиции всем была ясна её бесполезность, но таковы традиции: всегда формировать ополчение в случае опасности. Опасность есть, ополчение сформировали, нужно было только побродить немного недалеко от дома, а потом возвратиться героями.

Полковник уже мысленно примерял на себя мундир генерала, когда его малочисленный отряд валялся в засаде под листом подорожника. Жарко ведь под солнцем находиться.

— А что скажем Совету?

— Может, как всегда: «Враги пробирались к стенам любимого Отечества, когда смелый отряд…»

— Это мы уже в прошлый раз говорили…

— Ну тогда: «Заметив в лощине крадущегося врага, мы сразу вступили в бой… Даже раненые не покидали своего места в окопах»

— Чур, я раненый, чур, я теперь. Мне в прошлый раз пришлось вот его нести до муравейника.

— Слушайте, а если удар с воздуха? Ну, как будто мы шли в разведку, а на нас налетели птицы…

— Птицы на муравьёв не налетают, дурачина. Мы же маленькие. Птицы бабочек ловят, гусениц, жуков… а муравей — что, разве им наешься.

— «Наешься»? Ты так запросто об этом говоришь. Ужас пробирает. А каково бабочке, летишь себе, летишь, и вдруг — бац, и в клюве у кого-нибудь.

— Что-то меня совсем разморило. Посплю…

Делегация Совета продолжала бесполезно бродить в незнакомых зарослях, перелазила через бурные реки, каньоны, ползала по толстенным стеблям трав, пока случайно вдруг не наткнулась на белую бабочку. Уж как её звали, они не спрашивали, этикет не позволял, к тому же муравьи так ей обрадовались после стольких бесполезных блужданий, что, позабыв обо всём, сразу бросились просить её о помощи.

— Я… муравьёв с тлёй… Яблонька? Какая яблонька? Мы, бабочки-капустницы, деревья вообще облетаем стороной. Я предпочитаю капусту, хрен — тоже ничего…

— Хрен ей ничего, а яблоньку она облетает стороной, — закричал один подуставший муравей.

— Мы столько искали её, силы тратили! Как укушу сейчас, будешь знать.

Бабочка обиделась, но договорила.

— Я на вас, нахалов, не обижаюсь. Но дам вам совет: ни одна бабочка не будет таскать таких маленьких чёрненьких насекомых. Во-первых, наши лапки не приспособлены, а во-вторых, крылышки наши слишком нежные и покрыты чешуйками, которые образуют пыльцу. Залезет какой-нибудь муравьище на крылышко и повредит чешуйки. Тогда бабочка не сможет летать.

— Всё ясно. Лапки, чешуйки, пыльца всякая… Пойдём домой, ничего у нас не получилось.

Бабочка-капустница рассмеялась, крылышками водит, усики росой смачивает, в цветок окунаясь. Фотомодель провинциальная. Хлоп-хлопушки, кто к ней подлетает-подпархивает?

— Братцы! Вот же наша спасительница — белая американская бабочка! Сама прилетела. Радость-то какая! Госпожа американская бабочка, мы рады видеть вас на нашей земле-воздухе. Для нас это большая честь! — закричали хором муравьи-делегаты и побежали кланяться. Дипломатический этикет прежде всего, а то подумает ещё что. Ради такого великого дела они сдуру были готовы на всё: голову листком покрыть, землю есть, только бы их приняли за своих.

— Чмоки-чмоки, — приложились усиками к друг к другу бабочки.

— Привет, подруга.

— Прекрасно выглядишь. Привет.

— Спасибо, голова только раскалывается. Столько дел. Выбираю новую землю. Поближе к центру, но чтоб тишина была и меньше соседей.

— Понимаю тебя. Сама в поисках… А кто это у тебя? Арендаторы, крестьяне какие-то? Чего хочет пипляк? Денег просят или на работу устраиваются?

Такого неуважения к себе садовые муравьи не ожидали: «Мы, конечно, по воздуху не летаем, в разных странах не бывали, но уважения к себе требуем. Это что она себе воображает?»

А капустница стала объяснять своей подруге.

— Представляешь, сижу, крылышки прихорашиваю, вдруг из чащи выползают эти и подваливают ко мне. Я испугалась прямо: вдруг они заразные какие-нибудь? Окружили меня и просят, чтобы я их кодлу на яблоню перевезла. Ствол яблони вымазали, дескать, чем-то липким, и они не могут добраться до листочков, чтобы пасти своих коровок-тлю. Представляешь?

— На яблоню? Ха-ха-ха… Представляю эту картину… Ха-ха-ха…

— Ну ты веришь? Ко мне… Ха-ха-ха, — смеётся вместе с подругой капустница. — Я прямо обомлела от такой наглости. Ха-ха-ха… Они, кстати, меня с тобой спутали. Мы же — одно лицо, обе белые. Нас всегда путают.

— Одно лицо? Как тебе сказать… Я из древнейшего семейства Медведиц, рода Хифантрия, что в переводе с латыни значит: «американская белая». Ты не обижайся, подруга, конечно. Но твоя родословная подкачала: ты же простая белянка. Огородная белянка. Капустница…

— Я, я, я… Да, у меня семейство: белянка. И род мой: огородная белянка, капустница. Мы, я, мои предки… — капустница растерялась, не зная, что ответить.

Не ожидала она от подруги такого подвоха, да ещё в присутствии этих чёрных мурашек. Теперь по всей округе разговоры пойдут, смеяться будут. Стыд-то какой. Бабочка-капустница обиделась, отвернулась от белой американской. А та сделала вид, что не заметила обиды: «Счастливо оставаться… Пока-пока. Полетела я… а вы тут пообщайтесь друг с другом. У вас ведь столько общего, селянского, от сохи: ты — огородная, они — садовые… Хи-хи. Бай-бай, пиплы». И улетела. К яблоньке, наверное.

Муравьи тихо скрылись в травяной чаще. Такого провала они ещё не переживали. А стыд-то какой, их оскорбили, предали, насмеялись. Что говорить теперь в Совете? Был бы с ними старый вельможа, можно было бы на него всё свалить, а так его бросили, миссию провалили… Не отовраться…

Тля исправно паслась на поле, поросшем разными растениями. Муравьи помогали ей выбирать те, что послаще, ведь падь — это сладкий сок, который высасывала тля из растения вместе с нужными ей для жизни веществами, а потом отдавала за ненадобностью муравьям; чем больше сахара в растении, тем лучше им.

Жизнь налаживалась. И ну её, эту яблоньку, одни хлопоты с ней. Собирают муравьи сладкие капельки и несут их в муравейник, сами едят и подрастающих муравьишек кормят. На яблоньке же полновластно вела теперь хозяйство бабочка. «Ну и пусть себе, — рассуждали муравьи. — Не больно-то и хотелось».

В одно утро муравьи увидели человека. Опасность почувствовали. Человек подошёл к яблоньке, осмотрел её с разных сторон, повздыхал и ушёл, а потом вернулся через некоторое время с опрыскивателем и стал яблоню поливать. Фу, какая гадость, отдельные капли и до муравьёв долетали. Попади тля под этот дождик — смерть. Ах бедные гусеницы, жуки, они стали падать с листиков яблони на землю совсем дохленькие… Такая жалость.

«Так им и надо! Огонь, батарея!» — орал старый вояка-муравей из-под листика, как из окопа; а сам довольный: «Спасли солдаты свой муравейник, не поддались на провокации, остались верными своему народу, никуда не пошли. Мудрое решение оказалось, так Совету и доложим».

«Правильно, правильно… Нечего тут на наших землях делать инородцам!» — поддержали его добравшиеся до дома дипломаты, тоже воспрявшие духом от такого зрелища: будет теперь, чем оправдаться за своё унижение.

Ведь если разобраться, договорись они тогда с бабочками или с жуком о помощи, перевезли бы их на яблоньку и… беда: всех бы там потравили. Выходит, божий промысел, а не проигрыш. Да что там — мудрая дипломатическая игра! Политика, брат, — дело тонкое, не всякий поймёт. Как они этих хвастливых заносчивых иностранцев развели.

Старая школа…

Швабра у Раисы Пантелеевны была капризна и старомодна. Она терпеть не могла воду, пыль, грязь, особенно на кухне. Когда её приводили туда, она смотрела подслеповатыми глазами на весь тот ужас, который был на полу, и отворачивалась или норовила выскользнуть из рук, а ветошь всякий раз затевала скандал:

«Не буду. Сколько можно? Я родилась приличным выходным платьем. Сначала оно висело в нескучном магазине, среди изделий известных в узких кругах модельеров. Меня примеряли, трогали, мной восхищались. И когда избрали и уложили в великолепный пакет, я представляла себе, что меня ожидает блестящее будущее: большой шкаф, высшее общество, уход, приятные запахи, чистота. А вечерами — прогулки, концерты, приёмы…