Вначале так и было. Были пару раз выходы в театр, в ресторан, на концерт. Потом пошли домашние вечеринки, где на меня несколько раз роняли кусочки чего-то жирного — то ли картошку, то ли мясо. Пятнышки томатного и мясного соуса усыпали верхнюю часть, а левую сторону, от плеча и ниже, облили красным вином и пивом…

После нескольких безобразных стирок я утеряла свой прежний вид, шик, лоск. Появляться на улице со мной стало неприлично. Год меня использовали как домашнюю одежду; в это время со мной перестали церемониться: меня можно было сминать в кресле у телевизора, мыть посуду, стоять у плиты, собирая все эти отвратительные запахи, ловя капельки жира, и опять стираться-стираться-стираться… Ещё через год я достиралась до такого состояния, что стала ветхим полотном, и меня бросили в мешок с ветошью; а потом достали, ничего хорошего я уже не ждала и не ошиблась — из меня сделали половую тряпку. Не надо слёз, не утешайте…

Итак, уже я не на вешалке в шкафу рядом с другой одеждой, в покое и чистоте, поглаженное и приятно пахнущее платье, а пришпандорена к какой-то палке странным образом; ну пардон, подруга, а что, правда есть правда, ты — старая швабра, я — половая тряпка, и мной трут пол. Пол, понимаете? Раньше я касаться его боялась: "Ах что вы, что вы, я испачкаю платье, если низко наклонюсь… На эту скамейку я не могу сесть — она слишком пыльная. Сейчас, только протру салфеткой… Моё любимое, оно так мне идёт". Идёт, идёт и дошло… Ну откуда в этой квартире столько пыли? Пол на кухне весь пятнах, опять что-то пролили, когда готовили…

А где этот натурал из прутиков со своим дружком? Где веник с совком? Тоже парочка, друг без друга никуда. Почему он не подмёл пол? Может, этого и достаточно было бы… Что его тереть-то так часто?»

Тут эта дамочка из бывших нагло врала. Пол мыли нечасто. Его мыли исключительно по праздникам. Почему? Наверное, он действительно был не таким уж и грязным; ну можно было бы протирать его хотя бы раз в неделю, но для чего?

Праздники в этом доме были не редкостью, чуть ли не каждый месяц. Дни рождения, например. День рождения у каждого члена семьи — четыре месяца в году, это раз. Общие государственные праздники: 1 мая, Новый год, 23 февраля, 8 марта, 7–8 ноября, Рождество, 9 мая… А профессиональные? День кого-нибудь или чего нибудь, это два-три плюсом идут… Получалось в сумме столько, что каждый месяц в квартире за праздничным столом, одного не хватало, поэтому сдвигали несколько и накрывали их белыми скатертями; собирались члены семьи Раисы Пантелеевны, её и мужа родственники, друзья, знакомые, малознакомые… Всего человек пятнадцать — двадцать пять, но всегда не меньше двенадцати…

Веселились, пили-ели, говорили тосты. На каждого гостя рассчитывали алкоголь: на двух мужчин бутылку водки, а на двух женщин бутылку вина. А к ним закуски, горячее… Перед гулянкой мыли полы. И после неё тоже мыли. Итого, итого… два раза в месяц! Два раза в месяц, ужас, бывшее платье окунали в начале в тёплую чистую воду и тёрли пол, окунали, выжимали, тёрли, тёрли, выжимали… Всё начинало путаться: когда окунали, когда выжимали, когда тёрли. И вода становилась всё грязнее и грязнее и вскоре начинала напоминать грязную уличную лужу с жирными разводами. Фу.

Веник приходил всегда, как танцор из балета, — весь такой тоненький, подтянутый, бегал, прыгал, приседал… В основном он танцевал в центре, редко забегая в углы, особенно в дальние. Там было уж слишком темно и грязно, поэтому веник боялся испачкаться. Но случалось, случалось, что и залетал. Оттуда он выходил в какой-нибудь старой паутине, а перед ним вырастала горка прошлогодних крошек, остатков каких-то круп, корочки засохшего хлеба, старая сморщенная картофелина, как нищенка, высовывалась из-за парочки бутылочных пробок…

Эстет веник был вне себя и иногда доходил до ругательств и оскорблений: «Где эта старая швабра со своей подругой тряпкой половой? Где эти ветхозаветные старушки? Почему они обходят углы? Совсем от старости ослепли? Когда их заменят уже? Ах какие рядом со мной стояли великолепные новенькие приспособления для мытья пола; в нашем департаменте (он немножко картавил и говорил с лёгким иностранным акцентом "дьепатамент" с ударением на последнем слоге) в супермаркете этой теме придавали особое внимание. И уж конечно, я не думал, с кем придётся работать бок о бок. Это же каменный век!»

Представляете? Называть двух дам старой шваброй и тряпкой половой? Приспособления ему подавай. Просто хам. А что он требовал от них? На что обращал внимание общества? На культурность? На тонкие манеры? На воспитание? Ну конечно же нет. Откуда ему всё это знать? Да какой он эстет? Если за границей родился, так непременно — «и умный, и красивый»? Сам ведь рассказывал, что рос себе в поле, на краю деревни или кишлака… В наших сибирских широтах такое не произрастает. Сорго техническое, принесло же тебя в город. Грязь и пыль он, видишь ли, убирает. Свинья всегда грязь найдёт.

Да, обе дамы не любили кухню. Они также не любили прихожую, коридор и все комнаты разом. Но они уважали и любили свою хозяйку за её природную воспитанность и деликатность: та редко им досаждала, и чаще всего они мирно стояли у розового пластмассового ведёрка, предаваясь воспоминаниям, тишине и покою.

Жизнь — она же такая короткая, а грязь, пыль, мусор — бесконечны и вечны. Они — продолжение конца жизни. Умерло платье как платье — нечто индивидуальное, неважно, сшито ли оно портнихой на ножной машинке «Подольск» бывшей фабрики «Зингер» или выпущено предприятием «Большевичка». Его подбирали, а потом подгоняли под себя не терявшие женственности женщины в соответствии с доходами семьи. И вот первый выход, кто из них радовался больше: платье или его хозяйка? Отслужило.

Вместе с платьем ушли воспоминания, укорочена до жалкого обрубка память. Осталась лишь куча чего-то обезличенного: ветоши, тряпья, которое пойдёт вскоре на половые тряпки… Где бабушкины сундуки, где пыльные чердаки? Куда лазить девчонкам и мальчишкам, где искать концы чудесного бабушкиного прошлого? Выпито шампанское — символ безудержного восторга, гимна жизни, а бутылка, пробка, пакет валяются под забором уже, как мусор, как что-то неприятное, осуждаемое…

Так зачем же тогда тратить столько времени на то, от чего избавиться до конца невозможно? Зачем трепать тех, с кем было так хорошо и счастливо, сокращать их и без того короткую жизнь постоянными полосканиями, выжиманиями, истираниями до дыр, до лохмотьев, до того состояния, после чего только в пакет с мусором? Ведь вы тоже постареете, выйдете из моды, на всех вас рано или поздно окажутся неотстирываемые пятнышки, незаштопываемые дырочки. Вы согласитесь с тем, чтобы в какой-то момент вас начнут рвать на тряпки?.. Нет?

Две подруги у стены дожидались, пока принесут ведро с водой. Чувствовали они себя неважно: у швабры перестал застегиваться замок, то ли поржавел, то ли погнулся, и тряпку он еле удерживал; бывшее платье истёрлось вконец — одни пучки серых ниток, и те дурно пахли, несмотря на то что их промывали с мылом и просушивали. Похоже, что их обеих скоро заменят на те новинки, о которых говорил щёголь веник — выходец из супермаркета. Иностранец вредный.

— Ох-хо-хо, да не вертись ты так. Никак не получается тебя прихватить покрепче. То ли ты исхудала совсем, одни нитки остались, то ли у меня совсем уж сил нет. На пенсию пора.

— Какая у нас с тобой пенсия? Скинут как-нибудь в мусоропровод… К тому всё катится. Когда мы с тобой в последний раз пол тёрли? Не помнишь? И я не помню. Кончились праздники и веселье. И поди пойми причину.

Была платьем парадным, стала домашним — грустно.

Когда из домашнего стала тряпкой половой — опять грущу.

Половой тряпкой перестаю быть — вновь слезы наворачиваются… Ну где ведро, куда запропастилось? Тряхнём стариной, что ли, может быть, уж в последний раз…

Ведро принесла незнакомая тётка. Посмотрела на швабру, на то, что раньше тряпкой было, вздохнула и ушла на некоторое время, а когда вернулась, держала в руках старый пододеяльник. Оторвала от него большой кусок и опустила в ведро.