Четыре года назад он приехал сюда вместе с женой и сыном-подростком. Они приехали в Антверпен на постоянное место жительства. Четыре года он плодотворно работал, чтобы в Антверпене, как и в других городах Бельгии, запустить в действие механизм медицинского страхования населения, создать пенсионный фонд, профсоюзы и ввести социальные пособия. И вот теперь, когда пришла пора «сбора урожая», непобедимый рейх позорно пал на радость своего врага. Такого итога для своих трудов Карл никак не мог ожидать. Кто теперь вспомнит о трудолюбивом Карле, который ночи напролет корпел над бумагами, чтобы за короткий срок подготовить документы своему начальнику, а начальник – своему начальнику, чтобы документы в срок были утверждены германским правительством и приобрели силу закона в бывшем королевстве Бельгии.

– Наша работа остается в тени так же, как и я со своей близорукостью. Никто не скажет мне на прощание доброго слова, – думал про себя Карл до того, когда он услышал нежный призыв колокольчика. Этот звон колокольчика прервал думы Карла о его жизни в Бельгии и о той вчерашней гостье, из-за визита которой он не смог уснуть до рассвета.

А те думы были горестными.

Сын Карла подружился по приезду в Антверпен с местным пареньком, у которого был старший брат Давид. Давид носил имя еврейского царя, но он не был евреем, он был чистокровным фламандцем. Карл помнил, как три года назад Давид, одетый в мундир немецкого пехотинца, гордый от предстоящих сражений за новую Германию, прощался с друзьями и соседями. Даже Карл поучаствовал в этом трогательном прощании, говоря Давиду и его друзьям, что Германия стала для Бельгии старшим братом, что враги Германии стали врагами Бельгии, и что долг братьев – стоять плечом к плечу в борьбе с врагами до победы. Победа должна была принести благоденствие, как немцам, так и фламандцам. В сущности, Карл говорил то же самое, о чем вещало радио, с утра до вечера.

Когда вчера вечером мать Давида пришла в дом к Карлу, то тот не сразу узнал в этой постаревшей женщине свою приветливую соседку. Ее густые темные волосы короной лежали на голове, а на плечи был наброшен серый пушистый платок, прикрывавший темно-клетчатое платье, но в облике этой женщины было что-то такое, что настораживало. Нежданная гостья робко поприветствовала хозяев дома. Карл кивнув в ответ, и подумал, что, может быть, соседка ошиблась адресом, и он заранее собрался ее простить за эту оплошность, но гостья не собиралась извиняться и не собиралась уходить. Она без приглашения села на стул, что стоял у обеденного стола, напротив Карла. В комнате воцарилось молчание.

Гостья пристально смотрела на Карла, словно изучала его под увеличительным стеклом, а тот не выдержал ее взгляда и в растерянности оглянулся на жену, которая осталась стоять у двери тоже в полном недоумении. Не отрывая тяжелого взгляда от Карла, соседка заговорить, не спеша, как бы подбирая нужные слова.

– Алле, сосед мой уважаемый, расскажи-ка мне умно и по-человечески доходчиво, что мне, вдове, теперь делать? Как дальше жить? Давид, мой старший сын, ты его, господин Кауфман, помнить-то должен, сидит уже третий месяц в своей инвалидной коляске. Он вернулся с этой проклятой войны, но вернулся калекой. На войне ноги его оторвало взрывом, железный крест имеет за храбрость от вашего фюрера. Теперь сидит мой сынок дома, и видеть никого не хочет. Молчком сидит мой Давид. Целые дни напролет курит сигарки, одну за другой. Ночами смотрит в темноту и курит. Его пенсия вся на табак и уходит. Не убитый и не похороненный, а как неживой сделался. Обманом увели вы у меня сына. Ты, Карл, живешь с нами в соседях и моего Давида по плечу хлопал, когда на фронт провожал, а теперь ты домой собираешься? Выходит, ты его, сироту, тоже обманул. … Вот я к тебе и пришла.

Женщина замолчала, закрыв рот рукавом платья, тут супруга Карла подошла к мужу и встала за его спиной, а гостья встала со стула и, наклонившись над столом, спокойно изложила суть дела.

– Так, усыновил бы моего мальчика. Возьми его с собой в свою Германию, когда сбегать будешь. Друзья отвернулись от него, а соседи на него уже сейчас волком смотрят. Что будет с нами дальше, когда вся ваша команда уберется в Германию? А? Угробят его злые люди, … как изменника родины угробят. Мой муж был убит в первую мировую войну. Я сама детей растила. Но они были детьми героя. Теперь и геройство мужа нам не поможет. Возьми моего Давида с собой, Карл, он воевал за твою страну. После войны в Германии будет много таких покалеченных, как он. Может быть, в германии он еще поднимется, мой мальчик.

Не прошеная слеза застыла в глазах вдовы, но женщина справилась с волнением и продолжила свое прошение.

– Всё, что есть у меня, будет твоим. Я служить тебе буду, пока Господь не смилуется надо мной. Прости, что ненавидела я тебя и всех немцев за то, что убили моего Марка и теперь не добили сына. У тебя тоже сын растет, мой младший стал его другом. Ты должен меня понять. Ты хороший человек, и жена твоя женщина верующая. Вот, я пришла и прошу, – договорив свою речь, женщина перекрестилась, – Да, не оставит вас Бог.

Затем гостья опять села на стул. В комнате воцарилось молчание.

– Мы останемся здесь. Мы не уедем в Германию, госпожа Матильда! Правда? Карл, мы останемся жить в Бельгии?.. Ради нашего сына – вопросительно сказала жена Карла, осторожно положив свои руки на его покатые плечи.

Вчера Карл ничего не ответил жене, он ушел в спальню. Это было вчера, а сегодня он на службе и обязан приветливо принять гражданина, который нетерпеливо звонил в колокольчик. Высокий мужчина счастливо улыбался чиновнику по другую сторону барьера, что чрезвычайно противоречило настроению самого Карла.

– Чем я могу вам помочь? – с сильным немецким акцентом спросил Карл посетителя.

– Господин, у меня родился сын. Вернее, у нас с женой родился сын. В роддом требуется принести акт о рождении мальчика, – проговорил Альфонс быстро и радостно.

Наступила пауза. Пауза тянулась и тянулась. Человек за бюро всё смотрел на стол, где лежал раскрытым толстый журнал регистрации гражданского состояния населения. Потом он медленно поднял глаза на Альфонса, как будто сказанные мужчиной слова были шифровкой. В круглых очках Карла бликами отражалась радость посетителя, но за толстыми линзами в глазах чиновника стояла густая коричневая пустота.

– Вы сказали, что у вас родился сын? – проговорил Карл правильным голосом администратора, слегка споткнувшись на слове «родился».

– Совершенно точно, у меня, вернее, у нас с женой родился первенец!

По опыту чиновника Карл сразу высчитал дату зачатия ребенка, возраст самого папаши и отметил его здоровый вид. В справке из роддома стояли имена и фамилии родителей, которые в роддомах обычно не скрывают. Рука Карла автоматически потянулась к журналу, где регистрировались имена числившихся в розыске преступников и дезертиров, сбежавших из лагерей трудовой армии Гитлера, но в этот момент каменное здание городской администрации потряс грохот танка, проезжавшего по мостовой, и в это мгновение верность Карла службе дала трещину.

Перед его глазами вдруг замелькали образы ладно скроенного Давида в немецкой гимнастерке и его матери, постаревшей в одночасье, образы собственного жизнерадостного сына, мечтавшего стать инженером, и страдальческое выражение на лице жены, молча провожавшей его сегодня на работу. Карл посмотрел в счастливые глаза Альфонса и вспомнил сам то счастье, которое испытывал, когда держал крошечное тельце своего первенца в ладонях, вспомнил непередаваемую отцовскую гордость, когда сын впервые назвал его папой. Он был тогда самым счастливым человеком на земле.

Карл понял, что смертельно устал от воспоминаний, от размышлений, от ответственности за государственные бумажные дела и за жизнь своей семьи, данной ему богом. Под грохот танка по мостовой к Карлу приходило облегчение. Все его сомнения остались позади, потому что он сделал выбор. Это было в его характере – принимать твердые решения.