Обтрогались и обтискались, обстонались и обкряхтелись, обхватались и общупались, обулыбались и обгримасничались, обсгребались и обвводились, и обдышались, и обдышались, и обдышались, и обдышались, и обдышались. Мертвую коллегу не упоминали. Их не заботила жесткость их пледа. Им не мешали ни иглы, ни жгучее солнце, ни запах пота. Их не интересовало ничто из этого, потому что — на быстротечный, блещущий, блаженный миг — они были живы.

Наблюдая за ними, я почувствовал, что заливаюсь слюной памяти о желании, и ощутил смутное шевеление в паху. Но моя физическая ущербность не оставляла мне надежды на облегчение: я был стоячим мертвецом без надежды на стояк.

— Если их поскорее не выпустить, они прогрызут этот ‘баный мешок.

Пара претерпевала иссушающее полуденное солнце, истощавшийся ресурс энергии и утишавшееся взаимное желание. Замедлялся ритм их ощупи, усилий и охов. Ягодицы бухгалтера теперь почти сияли розовым; ноги менеджера проектов трепетали напоследок. Их деятельность колебалась на границе экстаза и обязанности.

— Может, ты и прав.

Раздор потер глаз.

— Сам знаешь, что да.

Скользкая, шлепающая по коже лихорадка добралась до тихой фрикционной остановки. Любовники передоговорились о позе и завершили встречу.

Делу конец, конец связи.

Они лежали нагие, оголенные, уязвимые. Глядя на сияющую недвижимость их соединенной живой плоти, я увидел Эми.

Ее лицо — луна с глубокими кратерами глаз. Ее лицо — детская обеденная тарелка, нос — морковка. Ее лицо — скатанный снежок, улыбаются пять сияющих камешков. Ее волосы — межзвездная тьма.

Ее тело — коллекция отрицаний: ни маленькая, ни высокая, ни толстая, ни худая, ни красавица, ни уродина, ни гладкая, ни шершавая. Оно — всё разом, оно жилисто, как угорь, бледно, как пепел, округло, как галька на пляже. Я улыбаюсь ее бедрам, исполосованным, как зебра, целлюлитом; ее стопам, плоским, коренастым, забавным; зазору между большим и вторым пальцем толщиной с палец.

Она есть кожа, что покрывает ее, мышцы, что крепят ее, кости, что поддерживают ее, вены, что движут ею. И она — больше суммы этих пятен, больше поверхности и тени, что она отбрасывает.

Она больше, потому что она — человек, которого я любил.

— Погодите, — сказал Смерть. — Они принимаются наново.

Розовые ягодицы и трепетавшие ноги вновь слиплись воедино, клей от пылкого трения сделался вязким. Я ощутил в желудке тошноту, от нее закололо спину, сдавило легкие. Я испугался своих воспоминаний.

— Мутит всякий раз, как ни гляну. — Раздор содрогнулся. — До чего мудовый расход сил. Так бы и вмазал обоим.

— Мне лично интересно, каково это, — сказал Смерть.

— Чего они лучше не пойдут и не подерутся с кем-нибудь?

Смерть пожал плечами.

Раздор развязал мешок.

Я перестал владеть собой. Дыхание участилось, кровь понеслась, нервы сдали. Моя вялая спина содрогнулась, желудок забурлил, плечи сотрясло удовольствием. Мучительная память о половом ощущении пронзила меня.

Секс был не просто последовательностью событий, которые его определяли, не просто разговор, зрительный контакт, прикосновения, поцелуи, сплетение, проникновение, пульс, извлечение, прикосновения, поцелуи, расставание. Больше, чем физическое притяжение, больше, чем расширенные зрачки, открытые рты, смазочные жидкости, исключительный экстаз боли, упоение плоти в мурашках, комедия усеянных синяками бедер, истерзанных губ, потертой кожи. Больше, чем химические законы притяжения, больше, чем привычка, удушившая ее, больше, чем цветение и распад любви и подвижное время.

Это была одна из причин жить.

И в последние два года моей жизни это был способ изничтожить остатки моей невинности — изучением границ моего желания. А еще это была месть — моим родителям, не подготовившим меня ко взрослой жизни, Эми, что отправила меня плыть по водам, себе самому за собственную наивность.

Это была месть.

Здоровенный муравей-легионер метнулся ко мне на левый ботинок, подумал, не отхватить ли ему диверсией кусок от моей воскрешенной трупной плоти, после чего поспешил вперед, к своей главной цели.

Десять тысяч муравьев последовали за ним.

Я отступил в сторону. Пухлый мешок уплощился, красный поток расплескался по лесной подстилке. Темная пелена телец ринулась к пледу, мятущаяся в едином порыве жизнь, состоящая из кусачих, кислотных единиц. Авангард прокрался тайком вдоль перевернутой подошвы бухгалтера, покорил вершину его пятки, продрался сквозь косматый лес голеней и замер в долине тыльной стороны колена. Бухгалтер потянулся смахнуть заплутавшее насекомое, почти не нарушив ритма. Муравьи направились дальше, к ним присоединилось подкрепление. Они преодолели великие бедренные равнины, подобрались к ягодичным холмам, пренебрегли сопротивлением руки в бреющем полете, завладели копчиком и рванули по обширной пояснице к плечам. Армия рушилась на мужчину, как патока, капала с боков и оседала на флангах у женщины: стремительная, щекотная река жизни, текшая вовне и вверх, распространявшаяся, набрякавшая.

Встревоженный вопль бухгалтера и, следом, крик менеджера остался для надвигавшихся сил не услышанным. Основной натиск подкрепило взятие в клещи, резервы теснили гораздо более крупного противника внезапными ударами по рукам и шее. Муравьи завладели каждым дюймом территории сражения: заполнили рты и глотки своих врагов, сокрушили их стены, захватили их башни, осквернили их капища.

— Пока вроде все неплохо, — буднично отметил Раздор, почесывая висок. — Некоторые чуток перегибают с задором — возможно, от жары.

Смерть с видом глубокого разочарования присел рядом.

— Не понимаю, что я тут делаю.

— Да все то же самое. Завтрак, подготовка, обед, прекращение, ужин, сон. А что еще-то?

— Должно быть что-то.

Раздор сменил тему, заскучав от метаний Смерти.

— Что на ужин?

— Не помню.

— Чур только не курица опять.

Смерть уставил в него пустой взгляд.

Неприятель разделился на две группировки: ходячий, вопящий ковер муравьев (мужчина) и катающийся, кричащий ковер муравьев (женщина). Оба обречены. Мужской ковер выбрасывал дрожащие руки и брел к лесу; женский сумел раздавить кое-кого из захватчиков, но, к несчастью, распахнул глаза неукротимому отряду элитных войск.

— Приглядывай за ним, — сказал мне Раздор, имея в виду движение бухгалтера к деревьям. — Направь его обратно к поляне, если уйдет слишком далеко.

— А если они на меня нападут?

— Тебя не тронут, — хохотнул он. — У тебя совершенно не тот запах.

Тревога оказалась напрасной. Бухгалтер рухнул на гребень земли на дальнем краю поляны, его сопротивление сокрушено мощью штурма. Менеджер проектов совершила несколько отчаянных перекатов и постепенно замерла у наших ног. Восстание врага потерпело поражение: муравьи добились славной победы.

Они взялись делить военные трофеи, распределяя награды поровну между всеми воинами. Постепенно, методично армия обглодала плоть и жир, оголила окровавленные узлы мышц, обглодала мышцы, явив кости и внутренние органы, обглодала внутренние органы и оголила скелетную суть. Кости очистились от всякой плоти и крови, пока не осталось лишь несколько случайных волосяных луковиц.

Наши клиенты стали высушенными, опорожненными, выскобленными людьми. Остовами, шаблонами, планами людей. Воспоминаниями, эхом, искажениями людей.

— Видишь, — сказал Раздор, — они все под низом, на хрен, одинаковые. Не суть делает их разными, а поверхность.

Я ответил ему тем, что меня вырвало. Опять жжение, кислота, едкий запах. Ощущение, что из меня все выкачали, желание умереть.

Второй раз за два дня.

Лихорадочное усвоение плоти завершилось. Густые узоры темно-красной материи распались. Некоторые муравьи уже устремились к кромке леса. Я еще утирал рот, а Раздор уже протягивал мне маленький бурый мешок.