2 «Не перестали сниться…» Не перестали сниться, Как пух тополей, легки, Короткие, как зарница, Младенческие деньки. Ещё с мальчишеской спесью В немыслимой вышине Летаю по поднебесью Страны, не ведомой мне. А наяву, старея, Уж я не пру на рожон, Влачу судьбу Водолея, Суровой зимой рождён. Как лето, наш век недолог. Забочусь по мере сил О тех, кому вроде дорог, А может быть, даже мил. О детство, лишь ты священно Басовой струной звеня, Январской пурги крещендо Крестило в ночи меня. Со вторника до субботы, С субботы до четверга Безумные артналёты Вершила тогда пурга. С дорог, до весны распятых, Позёмок ползли ужи… В холодных пятидесятых Вы, снов моих миражи! «Даром слова наделён…» Даром слова наделён, Существую, сердцем юн, Восемнадцать тысяч дён, Синих сумерек и лун. Проживаю, лунь седой, Я и ныне, как вчера. За духовною едой Коротаю вечера. По карманам и в кошель Утром сунется рука: На табак и вермишель Не хватает пятака. Вон соседи – будь здоров! Пятаками грядку сей. Сто кролов и пять коров, Куры, десять поросей. Жизнь соседская – лафа. Подъярёмный труд вола… Что ценней: моя строфа Или шапка из крола? «Столетья треть – с шестидесятых…» Столетья треть – с шестидесятых, чтимых, Глотнув свободы, угодив в застой, До девяностых, смутой отличимых, Слагаю стих на дудочке простой. В полночный час былое перерою. И в сутолоке дня, и в тишине Карандашом и ручкой перьевою О, как порой светло писалось мне! Не завожу архива, не коплю я Черновики стихов. Какая грусть! Их ненасытный поглотил компьютер, Как формулу, запомнил наизусть. И всё-таки, мой друг, не в Интернете Живут стихи. Им тесен чуждый мир. Они – российский неуёмный ветер И разума великолепный пир. Одно я знаю, что без этих песен, Подслушанных однажды на юру, Я скучен буду и неинтересен, Как и мои собратья по перу. «В крайний миг бытия, когда выдох и вдох…» В крайний миг бытия, когда выдох и вдох Не уловит и зеркальца ясная глубь, Скорбь речною водой, устремлённою в дол, Захлестнёт её тяжко по самую грудь. И сойдутся соседи, сбежится родня, Несмотря на рассветной поры полумрак. «На кого и почто ты покинул меня?» — Ей захочется крикнуть, и не сможет никак. Как в такие морозы могилу копать? Разве что под кострищем земля отойдёт… Посылать или всё-таки не посылать Телеграммы всем тем, кто далёко живёт?.. Лишь позднее, на снежном погосте, когда Будет муж её в стылую яму зарыт, От груди отойдёт, и решится вдова Наконец-то расплакаться горько, навзрыд. Да, увы, холодна её ныне кровать, И уж время не в гору, а круто с горы. Но кому, как не ей, суждено поднимать Годовалых внучат до смышлёной поры?.. «Мгла. Всё затянуто мглою…» Мгла. Всё затянуто мглою. Вылазке поздней не рад, Шлиманом, ищущим Трою, Чащей иду наугад. Сосны и ели громадны. Гуще, белесее мгла. Просека – нить Ариадны, Ты же ведь справа была? Не потревоженный граем Сгинувших где-то ворон, Чащею оберегаем Сытой неясыти сон. Даль поразмыта и стёрта. Лишь бы не сбиться – молю. Жаркий, весёлый костер я, Если дойду, запалю. Тихо. Противно до дрожи. Нет, не видать ни шиша. Скоро ты в пятки, похоже, Переметнёшься, душа. Чу! Из-за сумрачной ели, Оберегающей сов, Слева, как шорох метели, Слышится всё-таки зов… «Раздражаюсь. О, Господи, что ж…» Раздражаюсь. О, Господи, что ж, Что такое творится в душе? Вид надменно-заносчивых рож Достаёт до печёнок уже. Раздражает и это, и то. Я сержусь, коль заденут плечо. Бьёт по нервам порою, как ток, Самый что ни на есть пустячок. Не рубцуется на сердце шов. В нём глубоко заноза сидит. Не люблю – потому и без шор. Не грущу – оттого и сердит. С рукава голубиный помёт Я брезгливо стираю рукой. А душа всё никак не поймёт, Что давно ей прописан покой. Уж она не скорбит ни о ком, Лишь добром поминает быльё. Никаким белоснежным платком Мне не вычистить фибры её. |
