«День Феодоры, и осень на лошади рыжей…» День Феодоры, и осень на лошади рыжей К Крестовоздвиженью вновь переходит на рысь, И забугрились места потаённые грыжей, То есть грибами, а змеи в клубки собрались И уползли до весны в свои тёмные норы… В пору охоты смиренной не стоит зевать! Ведь грибникам в эти дни не прописаны нормы: Можно ведро засолить, но ведь можно и пять. Все выпивохи грибы отдают в грибоварню, А у иных каждый рубль идёт на дела… У грибоварни я встретил и Саню, и Варю, И Поликарпа, и Поля с ним рядом была. Из лесу вышли… Любые хоромы и хата Много житейских трагедий таят и страстей. Варя шепнула: «Грибов-то у вас маловато!» Поля, смутившись, кивнула загадочно ей. «Тыщу корней помидорной рассады, демьянок…» Тыщу корней помидорной рассады, демьянок, Перца болгарского, ранней и поздней капусты Варя вчера продала за пятьсот деревянных. Как этих мятых червонцев заманчивы хрусты! Как не купить у такой вот, как яблоко, сочной Вари, которая всем улыбается мило! Восемь червонцев взяла на рассаде цветочной. Саженец розы за сорок рублей уступила. Выручку – Боже, как всё-таки благостно в мире! — Варя считала и видела: вкралась ошибка. «Да, ещё взяли яичек десятка четыре, Лука, картошки… Совсем мою память отшибло!» Возле вокзала азартно играли в напёрстки. Ну и, конечно же, бабу зазвали кидалы. Всё проиграв, Варя даже завыла по-пёсьи: «Вот и удвоились, девка, твои капиталы! Это ж равно как дитяти украсть с пуповины! Ах, до чего ж у кидалы противная харя!..» Денег пришлось на дорогу занять у Полины. Ей ничего не сказала разумная Варя. «Дура я, дура… Одела б, обула мальчишку… Что же я дома скажу? И убить меня мало!..» — «Деньги-то, Варя, опять положила на книжку?» — «Да, я на целую тысячу наторговала!..» «Чем жизнь села измерена годами…» Чем жизнь села измерена годами? То урожай, то снова недород… О муже как-то Барином гадали: Откуда появился он? Так вот Что сарафанным радио надуло. И оказалась верною молва: Растратчик. Отсидел. Едва под дуло Не угодил – расстрельные дела! Угодлив до слащавости, и гадом Никто его в селе не назовёт. Не то завмагом был, не то завскладом. Но счетовод – так точно счетовод! Обрёл растратчик и покой, и крышу, И в Варькины объятья угодил. По отчеству – Абрамович, а кличут Не то Исаак, не то Иегудил. Где подцепила? Кажется, в Рязани Перебивался он, отбывши срок. Привлёк её красивыми глазами И хваткою хозяйственной привлёк. Везде и всё карманными весами Перепроверит, даже если ГОСТ. И Варя величает его Саней. Мужик, как бабы поняли, не прост. Всё в дом и в дом. Хозяин, работяга! А дом какой отгрохали – взгляни! Всё ничего, когда бы не спиртяга… «Ты, это, Варька, мужа приструни!» На это Варя, подбоченясь, гордо Всегда твердит заученно одно: «Ещё чего! Никто не льёт вам в горло. Вот Саня мой – совсем не пьёт вино». «Все как-то вместе ехали в Исады…»
Все как-то вместе ехали в Исады. Полуторку вёл хмурый мужичок. Вдруг взял да и поведал нам о Сане Чуть-чуть побольше Варин язычок. «Ну, были мы в Рязани в ресторане. Дороговизна жуткая – умри! Со сценой рядом столики заранее Заказаны солидными людьми. А я-то в полушубке и с вещами. Ну, знаете дорожный мой баул. Нас поначалу с Саней не пущали, Зачем-то посылали нас в аул. Но Саня молвил: «Это… вы почутче! Со мною дама. Мы не моряки, Не чухлома какая и не чукчи. Извольте-ка нам выдать номерки». Да, Саня мой, он сроду не в «атасах». Чай, за плечами институт тюрьмы. Трояк всучил кому-то (при лампасах Его штаны), и приземлились мы. Присели и, оправясь от испуга, Я оглядела зал из-за стола. А блузка на мне, девоньки, из пуха, Как скатерть, белоснежная была. Оркестр гремел, а по тарелкам били Седой старик и парень молодой. Артподготовка в Сталинградской битве Ничто в сравненье с музыкою той. Затем на сцену выскочила гёрла, А с нею восемь тёлок и коров. Вороною во всё воронье горло Закаркала. То дедушка Крылов, Со школы помню, эти о вокале Вороны глупой, стырившей сырок, Сказал слова. Хоть водку все лакали, Так голосить нельзя, помилуй Бог! В меню – такая книжечка во злате — Грибы мудрёно названы «жульен». Им бы откушать нашей благодати С домашнею сметаною! «Жульё!» — Так и сказала. Слышал даже повар. У той, что Саня гёрлой величал, Видать, до спазм перехватило горло, И нить бретельки поползла с плеча. Нас почему-то, как героев павших, Угрюмо провожали в гардероб. В гостиницу не солоно хлебавши Вернулись на перины мы сугроб. Да, вспоминаю, там тарелки била Любовница какого-то осла…» — «А дальше, Варя, дальше-то что было?» «А всё, что и бывает опосля!» |
