Самый сильный на Оке В рассветный час, когда Оки Тиха была вода, Покоренастей мужики Шли разгружать суда. С протяжной песней, под смешки В бесхитростных речах, Они ворочали мешки На кряжистых плечах. И в час полуденной жары В теченье многих лет Я среди прочей детворы Носил отцу обед. Но, как другие, налегке Я не спешил домой. Ведь самым сильным на Оке Отец считался мой! Пытают грузчики его: «А не пора ль учить Тебе и сына своего По-нашенски «волчить»? Иль сын не кровушки твоей, Иль пальцы – не крючки? Известны силою своей По городу Гучки!» Ну, а отец отшутится: «Мол, что там говорить! Пускай мальчишка учится, Он будет сталь варить. Но силы что касаемо Недюжинной моей, — А ну-ка, сын, показывай, Отцу мешок «налей»! Машины и погрузчики, Надёжны и крепки, Давно сменили грузчиков На пристанях Оки. Я рос, носил погоны, Окреп и возмужал. Случалось, и вагоны С друзьями разгружал. И трудные работы Меня всегда влекли, Но самым сильным что-то Друзья не нарекли. Не стал я самым сильным. Но силе не конец, Покуда есть в России Такие, как отец! «При слове «русский» вспомню я отца…» При слове «русский» вспомню я отца. Вот он идёт домой, окончив смену. Он прост и мудр, и звание творца По чьей-то воле носит, как в насмешку. Вино и мат, и коммуналок быт… Живи как хочешь, на себя надейся! Затравленный и разве что не бит, За грех какой унижен ты донельзя? День изо дня со стародавних пор Освистанный и преданный позору, Всё тот же ты и узнаваем по Исполненному некой тайны взору. Ты телевизор включишь. На диван Присядешь поздно вечером, усталый. Российской сути чуждый идеал Навязывать тебе не перестали. Кому-то эти речи – хороши. Для них сверкают в сказочном обличье Наряды, что не купишь за гроши, От Кристиан Диор и Нины Риччи. Рубахи у тебя – из бумазеи, А обувь из кирзы – такая мода… С каким благоговением в музей Заходишь ты, быть может, раз в два года! Не на полотна мрачные Дали, Ты неотрывно смотришь и любовно На ровный свет остуженных долин С картины передвижника любого. Как при июльской радуге-дуге, Всего на миг воспрянув, ты не гаснешь, И неподвластна никакой туге Душа твоя, распахнутая настежь! Александр Иванович Гучков
Калужанин по роду-племени, Жития начиная повесть, Не за ради славы и премии Птицу синюю – счастье, то есть, Он искал, поводя фонариком Любопытства, весёлый парень. Англичан колошматил в Африке, Что на буров войной напали. Наделён огромным талантом, О себе заявил он быстро. Был он бабником, дуэлянтом, Октябристом, думцем, министром. И когда погасло свечение Нимба умершей вскоре власти, С Шульгиным царя отречение Принял он в годину ненастья. Его имя как по инструкции, Кем-то наскоро сочинённой, Поминал трибун революции, Зло высмеивал Саша Чёрный… Над моей головою вороны Тоже каркали очень скверно. Родословье мое спецорганы Знают лучше меня, наверно. Не однажды читал я вечером О Гучкове А. И. страницы. Фантазировать, братцы, нечего — Мы с ним только однофамильцы. Сослуживцы меня и приятели До сих пор всё пытают тщетно: «А ты чей по отцу и матери? Не Гучкова ль полена щепка?» Я люблю отделаться шутками, Я приколы люблю и байки. «У меня в Берлине и Штутгарде На счету огромные «бабки», В Пизе, там, где башня Пизанская, Мои улицы есть и кварталы…» — «Не бреши, нищета рязанская! Лишь стихи – твои капиталы…» Осень 1957 года В пору нищую, Брат с сестрою Знались с пищею Мы простою. Каша сварена, Щи упрели. Ноги в валенках. Мы – за двери. Что мы видели? В «Марсе» хмуром Фильмы Индии С Радж Капуром. Валя – с косами. Стынут лужи. Первый в космосе Спутник кружит. …Осень вспомнилась, Щи да каша. Светом полнилась Память наша. |
