«Как старец на покой…» Как старец на покой, Чьи помыслы чисты, С чем, с ношею какой, Мой век, уходишь ты? С поклажею ума, Чредой бессмертных строк Но не признал ярма, Увы, людской порок. Похоже, до поры Мы, как в упадке Рим, Вершим свои пиры, Безумие творим. Рекли о том стократ, Прозрев грядущий миг, Сенека и Сократ, Гомер – слепой старик. Но тем, что суть творят, Не мил порочный свет. Нет бритвы, значит – яд, Петля – коль яда нет. О, сколько мрачных лиц, Военных бурь и гроз! Поддет на острый шприц, Век впал в анабиоз. Доколе, брат, ответь, В родной моей стране На пиршестве звереть И править Сатане?.. «И на «Вы» нас перестали…» И на «Вы» нас перестали Звать и величать, И на выю ставить стали Каппа печать. Это злые навьи чары, На роток платок, В шароварах янычары, Девки без порток. Приподняться непосильно — Положенье риз. На кресты пошла осина, А не кипарис. А Борис всего лишь цапка В воровской руке. Заколдованное царство — Птица в кулаке… Скоро ль сгинет злая нечисть Вся наперечёт? Я гадаю: чёт иль нечет? Ну, конечно, чёт. «Упрекаешь меня за что…» Упрекаешь меня за что? Непрактичен я, так прости. Да, конечно же, я не Штольц. До него мне не дорасти. Но не выжига, не подлец, В простодушии не хитёр, Я скорее Илья, мин херц, То есть конченый фантазёр. Если в небе не грянет, я… Угадал! Так оно и есть. Лишь себе одному судья, Берегу я смолоду честь. И чего это так за Русь Беспокоится ныне Штольц? Не унижусь я, не прогнусь — Ты не ведаешь это, что ль? Ты же знаешь, как я упёрт. Можешь с камнем меня сравнить. Но отцовское имя Пётр Не позволю я осрамить. «А поле глазасто, а лес ушаст…» А поле глазасто, а лес ушаст И живо зеркало вод. Рождаемся, делаем первый шаг, Не ведая про уход. С печальным лесом, травой, водой Едины мы искони. Какою платим монетою, той Раплачиваются и они. Там, где бор шумел вековой Тому лишь десяток лет, Построен дворец, кирпичной стеной Застящий белый свет. Где ныне в зале модный камин И стопкой лежат дрова, Ясень рос и дуб-исполин, А в кроне жила сова. А у ворот, где решетки вязь (В мизинец железный прут), Рос, помнится мне, высоченный вяз, Собой украшая пруд. Увы, увы! По округе всей Поболе сотни пеньков. Зарыли бульдозером карасей, Моих пескарей и линьков. Еще за оградой не высажен сад, Но вижу антенны штырь. Похоже, стрельбу вести из засад Удобней, когда пустырь. Газон, бассейн, европейский шарм. Два стражника у ворот. Но поле глазасто, а лес ушаст И живо зеркало вод… «Праздные, сладко оплывшие жиром…» Праздные, сладко оплывшие жиром, Гнущие спины, Сути не спрятать вам – выскочит шилом Из мешковины. Тысячелетия жнём, что посеем. Истина света, Кажется, всуе зовёт к милосердью Многие лета. Слаб человече. Робок лишь в детстве. Жизни на склоне В злобе погряз он, в прелюбодействе, В страсти к мамоне. Зависть Саула, кротость Давида Ветхозаветна. В цивилизованной нашей давильне Смерть не запретна. Так ли наивны библейские притчи? Машет руками, Новоапостольски истину кличет Снова лукавый. Делит на трон его жалкие виды Множество гадов. И опустели вновь пирамиды Воинских складов. Странные шорохи, таинства ночи. Пуст переулок. Стали до поздних мы не охочи Встреч и прогулок. Шепчет бредово сухими губами, Ежели помним: Разве пятью всех насытим хлебами, Вдоволь накормим?.. «Русь, куда мы с тобою несёмся…» Русь, куда мы с тобою несёмся? Наши годы летят, как деньки. На столе не форель и не сёмга — Густера, караси, окуньки. Говорят: ты, как прежде, могуча И любовь твоя к нам горяча? Наш бутик – секонд хенд и толкучка, Где одежда с чужого плеча. В новогодья восторженный праздник Вновь курантам торжественно бить. Мы ругаем тебя, но напраслин О тебе не спешим городить. Под колечками лука селёдка, В блёстках жира дрожит холодец, «Ножки Буша», холодная водка И огонь непогасших сердец… |
