– Мать рассказывала мне про таких, как ты. Она говорила, что своим пением дриады влезают в мозги к людям, так что потом крыша едет. Как же ты говоришь, что никто не слышит?

– Звуки, дровосек. Необычные звуки. Их способен распознать мозг, но не ухо человека. Когда мелодия наших песен проникает в головы людей, их посещают видения и беспричинная грусть. Из самых глубин их души поднимаются воспоминания, которые они топили годами, чтобы жить без шлейфа боли и стыда. Но ты – необычный. Ты слышишь слова! Кто ты такой? Не Плим, не дровосек, не сын своей матери, не весёлый парень, боящийся признаться Тереции в любви. Всё это ваша примитивная людская мера, с помощью которой вы взвешиваете друг друга на весах повседневных хлопот. Меня интересует только одно: «Кто ты?».

– Послушай, красавица, я не понимаю твоих дурацких вопросов и мне наплевать, как ты залезла ко мне в голову. Если тебе хочется знать, кто я, то меня больше интересует, как избавиться от цепей и смотаться из этого проклятого места. Полагаю, ты здесь уже обжилась, так растолкуй, что происходит, и давай вместе делать ноги.

Глаза дриады блеснули голубовато-огненным всполохом, словно в ледяной толще мелькнул факел.

– И этот вопрос задаёт мужчина? Нет! Глупый мальчишка, который думает, что попал в чепуховый переплёт. Мальчишка, у которого поджилки трясутся при одной только мысли лишиться своего уютного мирка. Юнец, который теряет дар речи при виде шляпы напыщенного сановника. И этот герой решил сбежать?! Хочет вернуться в свою деревню и продолжить безмятежно жить? Трус, который будет рубить дрова, даже когда его Терецию сосватает какой-нибудь придворный конюх. Что ж, беги! Попробуй снять цепи и пройти, не лишившись головы, мимо этих падальщиков и продажного каменного прихвостня старухи. Ты ещё с ним не познакомился? С громилой Обалдуем? Нет, дровосек, тебе не уйти отсюда…

– Ничего себе! – Плим артистично выкатил глаза. – Да ты сама справедливая ярость. Не просветишь меня, так, на всякий случай, ты, часом, не ядовитое животное?

Дриада проигнорировала сарказм Плима.

– Ответь себе, дровосек, на вопрос «кто ты?». И, быть может, тогда, хотя вряд ли, тебе удастся добежать до тех ступеней, по которым тебя сюда спустили.

Дриада в негодовании мотнула головой, и он увидел, что её волосы… Вплетены? Нет! Они пронизывают, проникают, обвивают ствол дерева, которое буквально на глазах становилось сухим и безжизненным.

– Эй, эй, кошка бешеная! Успокойся! – дровосек даже не заметил, как выкрикнул эти слова вслух.

Один из троллей обернулся на шум. Его бесформенная фигура отделилась от собратьев и двинулась в сторону дровосека.

– Чио ты аошь?

Плим краем уха услышал тролля и повернулся в его сторону.

– Не понял тебя. Повтори, чучело огородное.

– ЧИ-О ТЫ А-ОШЬ?

– Чего я ору?

– Да, чио ты аошь?

– Попробуй лучше говорить подмышками, может, тогда нам будет легче общаться.

Брызгая слюной, тролль зарычал и отвесил дровосеку внушительную оплеуху.

– Стой! – крикнул Плим. – Посмотри на эту, как её… Дриаду. С ней что-то не так.

На случай, если его не поняли, Плим ткнул пальцем в сторону женщины. Её обмякшее тело безжизненно висело на высохшем дереве.

Тролль обернулся и посмотрел, куда показывает дровосек. Он что-то крикнул (а может, просто рыгнул) на своём языке. В ответ другой тролль, сидевший у костра, огрызнулся, недовольно встал и направился к противоположной стене пещеры. Только сейчас дровосек заметил нагромождение вывернутых с корнем чахлых берёз. К одной из таких, только теперь уже высохшей, и была привязана дриада. Второй тролль выдернул из кучи новое дерево и швырнул в их сторону. Дерево со свистом пролетело по воздуху и упало возле Плима, едва не угодив ему в голову.

Тролль размотал цепь и бесцеремонно оторвал дриаду от берёзы. В стволе остались локоны зелёных волос. Он кинул сухое дерево к костру, а на его место между двумя валунами воткнул другое – без листьев, но всё же живое.

– Так вот чем ты питаешься?! – подумал про себя дровосек, адресуя свою мысль дриаде. Ответа не последовало. Похоже, женщина была без сознания.

Тролль вернулся к поспевающему ужину. Плим вспомнил, что ничего не ел с прошлого утра, если не считать небольшого перекуса в лесу. В ответ на эту мысль в животе заурчало.

Между тем с дриадой что-то происходило. Не сказать, что она возвращалась в сознание (её голова всё ещё безжизненно висела на груди), но вот волосы… Волосы вдруг затрепетали, напоминая осоку, потревоженную лёгким ветерком, стали вытягиваться и вживляться в дерево. Затем, словно от судороги, дёрнулись пальцы, и Плим заметил на них острые как бритва ногти. Этими бритвами дриада стала впиваться в берёзу, пока на белом стволе не проступил прозрачный сок. На бледном лице заиграл лёгкий румянец. Грудь всколыхнулась, помутневшие глаза открылись.

Она не глядела в сторону Плима, по-видимому, презирая его даже больше, чем своих надсмотрщиков. И тут произошло то, чего при данных обстоятельства можно было ожидать меньше всего. Дриада запела! Что это была за песня! Она стонала, грустила как пастушья жалейка. В ней было всё – унылое завывание ветра, крик ночной птицы, тишина звёзд, скрип мельничного жёрнова, падение невесомых частиц смолотого зерна. Всё это звучало с отчётливостью падающих капель в совершенной тишине. Песня навевала блаженство и одновременно терзала, пробуждая в душе Плима далёкие воспоминания и сожаление об утраченном.

Всю ночь в домике на краю деревни горел свет. Ещё с вечера за окном завьюжило и завыло. Ближе к утру труба на крыше перестала выпускать столбик дыма – никто не подбрасывал в печку дров. Мать дровосека в очередной раз вышла в сени, потревожив за стенкой сонных кур.

Превозмогая порывы ветра, она всю ночь выходила с фонарём за калитку, в надежде, что вот-вот из снежной пелены выедет повозка, гружёная дровами. Но, конечно, повозка не могла появиться. Заметённая снегом, она стояла в лесу у сарая с тёмными окнами. Но мать есть мать, рисуя в голове самые страшные картины, она продолжает жить надеждой на счастливый исход. Сейчас же она, одинокая и сгорбленная, шла с фонарём по утопающему снегу, оставляя в нём глубокие следы.

Лисс придерживался мнения, что долгий сон – главная причина нищеты, поэтому никогда не позволял ни себе, ни своим сыновьям нежиться долго на лавках. В конце концов, он совсем не хотел испытать на собственной шкуре действие этой прописной истины.

– Пора, молодчики, вставайте! Элл, выгреби золу из печки! Кобер, ступай в кузницу раздувать горнило! Сегодня начинаем ковать гвозди. Лит за десяток – не помрём с голоду, а то ещё и избу для тебя справим. Решил жениться, шевелись да поспевай.