Это была едва уловимая, до блаженства печальная мелодия. Она растекалась в груди приятным теплом и сладкой патокой. Она неслась откуда-то издалека, из неведомой глубины. Сначала дровосек подумал, что это ветер гуляет в стеблях сломанного тростника. Внизу ведь текла река, да и в лесу нередко встречаются болотца, поросшие камышом. Но вскоре он понял, что слышит не случайное повторение звуков, а правильно сложенную мелодию. Больше того, у мелодии были слова. И хоть Плим не мог разобрать, о чём песня, было ясно одно – пела женщина.

На этот раз Плим не колебался. Нужно было действовать быстро, пока хозяйка хижины не забеспокоилась и не приплелась сюда невесть с каким сюрпризом. Да еще к своему неудовольствию дровосек заметил, что ветер стал крепчать, а с севера надвигалась снеговая туча.

Плим подкрутил фитиль лампы и начал медленно спускаться.

Вход в подземелье он обнаружил внутри сарая. Это была чёрная шахта в земляном полу, едва прикрытая еловыми ветками. Не было никаких сомнений, именно оттуда доносились звуки восхитительной песни. Иногда она смолкала в паузах печали и раздумья, но потом вновь начинала звучать, обволакивая разум дровосека упоительным сладким дурманом. Тихо и одновременно уверенно поднимался невесомый распев – не растворялся в воздухе, не увязал в сырых стенах коридора. Мелодия буквально струилась по ступеням вверх, обтекала спускающуюся фигуру Плима и устремлялась дальше ко входу в подземелье, просачивалась сквозь множественные щели хижины и… Ещё там, наверху, дровосек понял, что песня обладала некими свойствами ветра – у неё было направление. Она рвалась на север, в сторону Зыбь-дороги.

Скользкие земляные ступени вились, как змея, увлекая дровосека в самое сердце горы. Один раз Плим поскользнулся и едва удержался на ногах. «Нужно быть осторожней», – подумал он и стал спускаться, придерживаясь свободной рукой за стену. Полусгнившие доски, служившие обшивкой земляному тоннелю, были покрыты мохнатой плесенью и белой слизью, но уж лучше прикасаться к этой гадости, чем не иметь никакой опоры и полететь кубарем вниз.

Всё время, пока он спускался, по его взмокшей спине пробегал сквозняк – неприятные порывистые потоки воздуха, смешанные с запахом сырой гнили. Где-то в глубине, кроме пения, слышалось журчание воды. Возможно, подземное русло того самого ручья, за которым дровосек столько лет валил деревья. Вскоре кроме мелодии, усиленной эхом, он стал различать первые слова песни: «СПИ… КОРОЛЬ… ОСТАВИЛ… СОН…». Значит, он не ошибся, значит, не померещилось – и ветер, и болотный тростник здесь ни при чём.

Теперь, когда Плим убедился, что внизу действительно кто-то есть, он вспомнил про старуху. Если не уже, то очень скоро она хватится его. «Ну и что из того? Что старая карга может сделать? Ей и шагу не ступить по этим будто жиром намазанным ступеням», – успокаивал Плим себя снова и снова. Однако в уме вдруг во всех красках предстали рассказы матери о ведьмах, леших и кикиморах, живущих в лесах.

Тусклый свет фонаря, нескончаемая спираль ступеней, затхлый воздух словно заговорили человеческими голосами: «Старуха – ведьма! Старуха – ведьма! Старуха – ведьма!» Только теперь он по-настоящему поверил в то, что под обличием «ходячих мощей» может скрываться голодное, хитрое, злое существо. Ужас перед тем, во что он влип, начал просачиваться в разум Плима. В голове молоточками застучали панические мысли: «Насколько глубоко вниз уходит эта лестница? Сколько скользких ступеней ещё нужно преодолеть, чтобы найти поющую женщину? А может, и нет этой самой женщины? Может, это чары и колдовство старой ведьмы, вовсе не случайно повстречавшейся ему в лесу?»

И хоть песня всё ещё продолжала звучать в ушах, дровосек уже не был предан её блаженному влиянию. Он вспомнил свои сомнения, вспомнил крючковатую клюку и плавающую походку старухи, вспомнил грязный балахон и… фонарь! Ну конечно, вот момент, когда он должен был всё понять и бежать, бежать, бежать без оглядки. Фонарь – вот что, по сути, привело его сюда – в это мерзкое подземелье, и кто знает, чего дальше ждать от безрассудно проявленного интереса.

В ту секунду Плим словно прозрел. Это была ловушка. Именно так, на любопытстве, ловят маленьких глупых животных. Ведьма заманила его сюда, и теперь он здесь, в узком тоннеле, в котором есть только два пути – вверх и вниз. Без топора, с треклятым фонарём в руке.

Не помня себя, он рванул к выходу. Покатые ступени, низкий потолок, осклизлые стены – всё, что могло представлять угрозу для его стремительного подъёма, не имело теперь никакого значения. Оказаться наверху, выскочить из злосчастного сарая, мчаться сквозь обледенелые кустарники как можно дальше от дома старухи, бежать и не оглядываться!

Плим нёсся вверх, прыгая через три, четыре и даже пять ступеней, но ему казалось этого мало. Охваченный ужасом, он увеличивал и увеличивал длину прыжка и неминуемо приближался к моменту осечки. Нога уже коснулась ступеньки, и… «Равновесие, вот о чём ты не имеешь права забывать. Неважно как, неважно где… Равновесие должно быть у тебя в голове, какими бы головокружительными ни оказались обстоятельства», – так говорил отец, когда учил обращаться его с топором. И вот тут он потерял равновесие…

Балансируя в узком проёме коридора, дровосек выпустил из руки фонарь и с ужасом увидел, как тот описал дугу, ударился о стену и разлетелся на мелкие жалящие осколки, оставляя на ступенях огненную дорожку разлитого масла.

Именно в этот момент в ярких сполохах он и увидел её… Старуха не спускалась по ступеням, а медленно плыла навстречу. Только дурак мог ещё в чём-то сомневаться. Он загнан, как маленький зверёк между капканом и хищником.

– Чего тебе надо? – выкрикнул дровосек в сторону плывущей тени.

Несмотря на страх и отчаянье, которые переполняли Плима, он не стал рассыпаться перед старухой в объяснениях, почему пробрался на чужую территорию.

– О, смотрю, ты уже огляделся и чувствуешь себя как дома. Хорошо! И как тебе мои хоромы? – голос звучал спокойно, но это не делало его менее угрожающим.

– Ничего необычного, только вот бочку с солёными огурцами никак не найду, – ответил Плим, стараясь не выдать волнение.

– Ты кое-что обронил там наверху, – без малейшего опасения она протянула ему топор: – За осла можешь не переживать. Его я уже отправила домой с сообщением не ждать тебя к ужину. Он ведь знает дорогу? Если нет, то мне очень жаль. В ночном лесу такое лакомство долго не продержится.

Плим сглотнул подступивший к горлу комок.

– Чего тебе надо, старая?

– Мне приходится повторяться. Ты забыл? «Нужный человек мне повстречался». Так вроде я сказала тебе там, на поляне?

– Иди встречайся с лешим, его образина тебе под стать. Если платить нечем, отдам дрова за так, а меня пропусти.

– О-о-о! Я разочарована. Ты совсем непохож на героя. Есть и топор, и сноровка, и сила, а молишь о пощаде старушку, которая без палки и шагу не ступит?

– Я не молю о пощаде, просто ведьмы – не моего ремесла забава.

– Хм… Какой острый язычок. Ведьмой меня обзывает, а сам, посмотрите – разбойник. Разбил мою лампу, залез в чужой погреб…

– Не погреб это, – огрызнулся Плим, – а подземелье, в котором ты обстряпываешь свои ведьмовские делишки.

– …устроил пожар, а теперь ещё и грубит, – не обращала внимания старуха. – А шуметь-то у нас нет времени. Скоро масло прогорит, и что тогда будешь делать, в кромешной темноте?

Глаза вдруг заблестели холодным светом, губы искривились злобой, и она выкрикнула уродливым грудным многоголосием:

– Отвечай, как оказался здесь?

Волосы на затылке зашевелились, а по телу пробежал холодок ужаса. Плим впал в оцепенение. Просто стоял, смотрел и не верил своим ушам, пытался осознать, как такое возможно. Из ступора его вывел всё тот же вопрос, только сказанный уже обычным голосом.