«Плеснув солярки на дрова…» Плеснув солярки на дрова и сапоги к костру подвинув, «Какая, братцы, здесь трава… – он нам твердил. – Ну просто диво! Послушай, напиши стихи, я говорю не ради шутки. Я измерял – здесь лопухи растут на пол-ладони в сутки! Такое б в наши степи… Мы тогда бы век не куковали, последних былок не считали в сусеках мачехи-зимы…» Он утром раньше всех вставал, шёл за водой, росу сшибая. Ему до бляхи доставая, искрилась свежая трава! Он штык-ножом её срезал, жалея, что нельзя иначе, таскал охапки, напевал, постель устраивал помягче и говорил: «Вот, на, прочти, опять там сушь, жара с апреля, а тут проклятые дожди не умолкают три недели…» Под вечер, возвратясь со стрельб, мы в угол вещмешки бросали, дрова промокшие кромсали, на кухне получали хлеб. Бодрили ужином себя, поев, склонялись над листками. Стихал в палатках шум. Лишь капли на печку падали, шипя. Трещал кедрач, темнела ночь… А парень тот, из-под Ростова, ругал привычно долгий дождь и восхищался травостоем. 1974 Письма Он ей писал два года с далёких берегов, где ни села, ни города – застава средь снегов. Где в службе пограничной под вьюги завытьё являлись жизнью личной лишь письма от неё. Над бухтой, что подковой надолго вмерзла в лёд, как голубок почтовый, кружился вертолёт!.. Она писала мало, боясь настырной быть, но всё же обещала дождаться да любить… А он писал почаще – разлука нелегка! На будущее счастье неловко намекал. В календаре карманном зачёркивал деньки… …Шли письма и от мамы – тетрадные листки. Он их читал, конечно, и отвечал всегда. но, перед ней не грешен, не те он письма ждал… Когда же издалече – начищенный, лихой! – к любимой в зимний вечер он прилетел, то встреча была совсем не той… Он шёл домой средь говора, через огни и смех, клочками писем порванных летел навстречу снег. Не дал он телеграмму. Вот дом. И свет горит. Письмо писала мама… Расплакалась навзрыд. 1974 «Апрельский черный снег…» Апрельский черный снег. По грудь в снегу берёзки. Вороны. Пар от рек. Домишек вид неброский. Пятнистые холмы, размытые дороги. У нас промокли ноги, но всё ж смеемся мы! Весна, теплынь, мечта! Пора и нам погреться. Пусть, как ледник с хребта, зима сползает с сердца! На тёплый свет проникли упрямые ростки, упругие травинки – зелёные клинки! Дымит далёкий кратер, на весь он виден край. Звучит – и очень кстати! – команда «Запевай!..» Шагает рота в ногу, крошит размякший лёд. И песня – про дорогу и что девчонка ждёт. И я, как тёплый дождик, глотками пью весну, крючок, кадык истёрший, невольно отстегнув!.. 1974 Прощание с Камчаткой На прощанье – чарку… Весь в снегу причал. Дальняя Камчатка, близкая, прощай. Край сырого неба, берег – рыбака, голубого снега, чёрного песка. Край ветров колючих средь болот, камней… И деньков горючих, и хороших дней. Сняли автоматы, едем из полка. Всё, что нам дала ты, не понять пока. Мне теперь от сизых сопок и морей через всю Россию – к реченьке моей. Месяц – жёлтой рыбой, льёт свою печаль… И за всё – спасибо. И теперь – прощай. 1974 Семнадцать лет За ландышами!.. Мимо теплоходов на катерке в зелёный дым леска – летим!.. Свисая за борт в воду, упругость Волги пробует рука. В кино мы познакомились вчера. В твоих ладонях три тюльпана никнут. Мы молоды! Мы вымокли до нитки от брызг весенней Волги. И ура! Ещё немного, и в проран свернём, в проран Любви – названье это лучше, хоть рыбаки его назвали Щучьим, – и тоже верно: каждому своё… В воде по пояс мокнут дерева, они разбухли от апрельских соков! Потоками оттаявшего солнца затоплены в окрестье острова! А вот и берег. Прыгаем в песок. На цепь сажаю катерок вертлявый. А ты – в моей куртёшечке линялой – бежишь, смеёшься, прячешься в лесок… Не отыскать твоих следов в траве. Свежо душе от ветра в голове!.. 1974 |
