«А дни летят неудержимо…» А дни летят неудержимо. Ворвался март. И снег убил. Проходит равнодушно мимо пора весны, пора любви. Исколото штыками небо, на скулах сопок ветер лих. Так далеко ещё я не был от глаз твоих, от рук твоих. О них мне думать ежечасно в тиши и под снарядный гул. Ведь я с тобой не разлучался. И разлучиться не смогу. 1972 Письмо в Волгоград У вас уже скоро – на ветках капели качаться, степям закраснеться тюльпанами, Волге синеть! Картавить ручьям!.. В эту пору у нас на Камчатке метель умирает, рождается март в круговерть… Ещё нам не скоро приметам весны удивляться, ещё и в июне на сопках сырые снега. Как чумы коряков, над нами вулканы курятся, пока не закроет их белой стеною пурга. Солдатское утро! Подъём ветерком пронесётся. Скорей из казармы! Утихла пурга, и вдали подводною лодкой из волн подымается солнце! И курсом нелёгким идут в синеве корабли. Высокие волны, зелёные, с пеной седою, о мыс расшибаясь, в бессилье внезапном хрипят, и чайки снежками летают над стылой водою, на волны садятся, над бухтой снуют и кричат. Камчатка. Граница. Начало родимой России. Здесь в серой шинели зарю мне встречать не одну… В военном билете лежит фотография сына, который на Волге вторую встречает весну… 1973 «Здесь осенью ветер шалеет…» Здесь осенью ветер шалеет, здесь полный ему разворот. Вокруг ничего не жалеет и в клочья себя разорвёт о скалы и острые сучья, о льды затвердевшей реки. Висят на вулканах не тучи – погибшего ветра клочки. Луна, будто капля, стекает, за сопку вот-вот упадёт. Отбой. Городок засыпает. Блестит отшлифованный лёд. Привычная глазу картина: стучат, костенея, кусты, да, ёжась, промчится машина, да смена идёт на посты… 1973 Таёнка Стоит – вратами ада, как вызов всем векам, дымящейся громадой – Авачинский вулкан. Стоит и дышит трудно под тяжестью снегов. Сырые тучи трутся боками об него. Ну а под ним девчонкой бежит река – Таёнка, бежит вдвоём с подружкой, речушкой Каменушкой. Течёт, перепадает, укутана в туман. Тихонечко впадает В Великий океан. Когда через овраги спешим в учебный бой, всегда наполним фляги Таёнкою-рекой. Иль лагерь встанет быстро, солдатский, боевой, бегом к реке – умыться прохладой голубой. Спешит с ведром водитель к Таёнке сквозь кедрач, чтоб напоить водицей усталый свой тягач. Меж валунов округлых пологи берега. Таёнушка, подруга, солдатская река. 1973 «В караулке спим вповалку…» В караулке спим вповалку, отдыху недолгий счёт. Нас будить сержанту жалко – «молодой» сержант ещё… Голос тоненький: «Подъём! Смена, по порядку стройся!..» Неохотно мы встаём, встанем в срок, не беспокойся… Автомат белёс в руках, на боку тяжёл подсумок. Там ребята на постах с ожиданьем смотрят в сумрак. Гнутся худенькие вязы, под ногами снег шершав. Вьюга ноги хитро вяжет, разводящий, шире шаг!.. На посту не до опроса, только нарушать – не велено… Тридцать градусов мороза, ветер сильный до умеренного… 1973 «Запах бочек и канатов…» Запах бочек и канатов, стынет фляга на боку. Загорелые солдаты, грузим сахар и муку. Со спины – пять потов, ведь мешки – пять пудов!.. Перекур. «Беломор». И весёлый разговор: – Вы, ребята, не устали? Вы ж, ребята, не из стали… – Что ты, батя, три солдата заменяют экскаватор… Но мешок – не смешок, давит спинушку мешок… Рядом высоченный кран, выше, может, баобаба. И в глазах уже туман… Вдруг: – В кабине, братцы, баба!.. – Да не баба, а девчонка… – Смотрит, думает о чём-то… – А о чём же?.. – О тебе!.. О свиданьях и т. п. Травим, травим языками, но не гнёмся под мешками, молодецкий держим вид: девушка! на нас! глядит!.. Где туман и где усталость, где вы, колики в груди? Эх, еще побыть бы малость… Да мешков уж не осталось. А она глядит, глядит… 1973 |
