Стихи В ленкомнате после отбоя дежурный мне сесть разрешил. Сказал: «Раз уж дело такое, садись и тихонько пиши». И я там почти до рассвета, уткнувшись в листочки свои, под видом статьи в стенгазету стихи сочинял. О любви! Из окон заснеженных дуло, гудела привычно пурга, но скрип крепко сбитого стула меня отвлекал и пугал. Писал я о Волге и счастье, в грядущие веря года. «Приснись мне», – к тебе обращался. Но ты мне не снилась тогда. Писал я про образ заветный, про губы, что так далеки… Под утро уснул незаметно, упав головой на листки. Мне снились блестящие рельсы и мокрый от снега перрон, уральские узкие реки, летящий сквозь мост эшелон! Закаты, как будто пожары, холмы освещали, слепя… В который уж раз уезжал я, во сне – уезжал от тебя. Я спал… Сочинённые в спешке стихи я придавливал лбом, пока мне дежурный с усмешкой не гаркнул над ухом: «Подъём!» 1974 «Устал не думать о тебе…» Устал не думать о тебе в снегах, тревогах, суете… А ты в далёкой тишине, ты – обо мне? Ждёшь ночь. Но, северная, злая, меня на койку полночь свалит и сном усталым оглушит… Ты письма длинные пиши, пусть от меня коротких мало. Все – без обмана… Метели бесятся, рычат, ломая копья в кедрачах. Аэродром завален снегом. Телеэкран – и тот зачах, уступчивый помехам. Окно царапают кусты, вернее, белые ледышки. А сердце приглушённо дышит во сне: «А ты, а ты, а ты?..» А ты, любимая, о чём мечтаешь в сумраке ночном? Январь на Волге – чудо просто: не разберёшь – снежинки, звёзды? – летят, сверкая, за окном! И парк у Волги тих и бел… 1974 «О скалы рискуя разбиться…» О скалы рискуя разбиться, в холодном тумане кружа, кричит одинокая птица, печальная птичья душа. Не знаем – от стаи отбилась? Гнездо ль потеряла своё? Сырая палатка в ложбине – недолгое наше жильё. Нам надо уснуть, но не спится в короткой солдатской ночи: взывает о помощи птица, не верит, рыдает, кричит!.. В шинели ищу сигареты, на берег бессонный иду, где злые камчатские ветры шлифуют каменьев гряду. Умолкла… Иль в бухту упала? Неведома птичья судьба. Обычное дело – пропала, коль в чем оказалась слаба. Костёр разжигаем погреться, молчим, засыпая на миг. И тает ледышка на сердце – тот птичий беспомощный крик… 1974 «Поправив горские усы…»
Поправив горские усы, нам военком сказал нечинно: «Уходят в армию юнцы, а возвращаются мужчины». Солдатский быт был прост и строг. Завидный утром блеск сапог! Но к вечеру – они в пыли, немало за день мы прошли… Сначала этот быт страшил. Казался жёстким взгляд старшин, коль вдруг «волна» на одеяле. И мы навытяжку стояли, с укором глядя на кровать, и шли… весь вечер снег кидать. Но на ученьях, в карауле ветра нас хорошо продули, суля нелегкое житьё. Они из нас солдат ваяли, сердца и лица закаляли. И дело сделали своё. Нас научили не сдаваться, снарядов свиста не пугаться, идти на пост через пургу. И все невзгоды и лишенья свой смысл имели и значенье, не нам вредили, а… врагу! Дни армии не пролетели – прошли. Запомнились навек. Ведь были не одни метели, а много раз – тишайший снег… Вечерней медленной порой была гитара нам сестрой. Плыл по казарме говор струн, и был сержант влюблён и юн… Но было так: «Подъём!.. Тревога!..» Металась, плавилась дорога, когда в разбуженной ночи, дрожа, ревели тягачи!.. И мы ныряли в них – бойцы! – на лбах внезапные морщины – ещё, наверно, не мужчины, уже, конечно, не юнцы. 1974 Шинель Полёт надолго отложили, и мы уж больше не спешили, скамью искали иль ступеньку, чтоб отоспаться хорошенько. Хабаровский аэропорт! Сырого воздуха смятенье! И на полу, и на ступенях стоял, сидел, лежал народ! С Анадыря оленеводы, из Усть-Камчатска моряки, геологи и рыбаки кляли нелётную погоду. Я где стоял, там и прилёг… Под головою вещмешок, а сверху я шинель набросил. Но за окном металась осень, и зябко от дверей тянуло меж чемоданов и баулов. Как я жалел часок спустя, что с легкомыслием повесы я, все уставы обойдя, шинель так коротко обрезал… Её натягивал на нос – в штанины дуло, снова мёрз. А если ноги укрывал, то холодела голова. Упёрлась чья-то в бок нога, и ветер в щелях пел устало. Ворочаясь, я постигал премудрость строгого устава… 1974 |
