Есть странное обстоятельство.

Газета выходила в Санкт-Петербурге, но в её названии указывался эстляндский город Ревель. Почему именно к Ревелю отсылает название газеты? Не потому ли, что в Ревельской инженерной команде служил брат Достоевского? Известно, что эта команда занимала определённое место в цепи инженерных учреждений военной системы на северо-западе Российской империи.

Однако же не менее озадачивало в названии газеты и слово «сняток».

Обратился к словарю Даля и выяснил, что сняток – «рыбка-вандыш… ловимая в Белозере». Впрочем, у Даля обнаружилось и другое понятие: «снятки», то есть густые сливки, «кои не сливаются, а снимаются, устою ложкою». Последнее было куда более приемлемо для названия газеты. Видимо, училищная газета действительно иронично рассказывала о жизни высшего общества Ревеля, его «сливках»?

Вспомнилось, как и я сам редактировал «Острова», писал для них новости в стиле рэп, ставил мюзикл – этакий рождественский подарок читателям молодёжной газеты. Наконец, участвовал в научной экспедиции. Мне посчастливилось тогда поработать с профессором Супруном.

Остались и старые заметки. Они словно возвращали в год 2004-й:

«Чех, который хорошо говорит по-русски», – так прозвали в Чехии Василия Ивановича Супруна. Помимо чешского, учёный в совершенстве владеет ещё десятью языками. Он бывал в Европе и Северной Америке. Наша группа полюбила этого похожего на Тургенева человека.

Вместе с ним мы составили словарь, содержащий приблизительно тысячу лексических единиц местного диалекта, иначе называющегося хохлячьим говором. К примеру, в Левчуновке была найдена и записана фраза: «Двир проз двир» – «Дом около дома».

…Вдруг показалось, что в гостиную вошла Нина Роппельт, а вместе с нею – «шёпот, лёгкое дыханье, трели соловья…»

В экспедиции этой она не участвовала, но в жизни, в жизни моей след оставила. В общем, исследила душу.

Я встал, зачем-то обошёл гостиную, выглянул в коридор. И только тогда понял, что не Нина это, а лишь промельк из прошлого. Минуту или две смотрел на репродукцию картины «Арена в Арле» и не чувствовал ни оживления, ни веселья толпы, изображённой Ван Гогом. Был словно «в пустыне погружённого в дела народа».

Умерли ещё две минуты, и я вернулся наконец к своим заметкам.

«Двир проз двир – это что-то невероятное, – прокомментировал профессор Супрун. – Знаете, данная форма выражения восходит к праславянскому единству… Одним концом она упирается в чешский и словацкий языки. Но её не знают ни украинцы, ни русские, а вот восьмидесятипятилетняя жительница Левчуновки Александра Васильевна Ткачёва использует эту фразу как родную…

Тот говор, который нам удалось зафиксировать в селе, оказался в прекрасном состоянии: он живой и полон энергетики взаимопонимания. Ведь «наш язык – народ»… И вот ещё что. Мне нравится эта экспедиция. Я уверен, что дети, участвующие в ней, когда-нибудь обязательно станут учёными…»

Из вечерних «Вестей» я узнал о кубанском потопе, унесшем жизни сотен людей.

Долго курил трубку в саду и глядел на трепетание синих молний. Когда стемнело, вернулся в дом, принял лекарство и позвонил жене.

Марина рассказывала о богатом урожае клубники, о сегодняшних маленьких открытиях сына, о здоровье бабушки, а я слушал её и думал о том, что не зря отложил поездку в Геленджик. Господь отвёл.

– Я помнил о вас…

– Что ты сказал, Алёша? Алло! Мы завтра приедем, привезём тебе баночку клубничного варенья… Ну пока, папуля, пока!

– Да, и вам спокойной ночи!

…Я тонул, проваливаясь не то в забытье, не то в сон. И вода уже касалась лика старой намоленной иконы на стене.

– Приветствую, Алексей Николаич!.. Можно вас кое о чём попросить? – разбудил меня телефонным звонком Гулевич. – Нужно встретиться с милой девушкой Таней. Сегодня же, в ресторане «Армения»… Чтобы вы понимали: это заведение принадлежит Мушегу Иосифяну… Ну, помните, я вам рассказывал?.. Это брат Иосифа…

Сон мой совершенно развеялся, ни о чём другом я теперь и думать не мог. Какая-то тайна связывала Гулевича с этим человеком, и мне хотелось разгадать её.

– Выручите, Алексей Николаич? – в голосе Гулевича была тревога.

– Можете на меня рассчитывать.

– Значит, могу… Спасибо! Скажите, вы знаете, где находится ресторан «Армения»?

– Да, на улице Порт-Саида.

– Так, хорошо… Пообедайте с милой Таней и подвезите её туда, куда она вас попросит… Вникните! Только в машине она должна передать вам жёлтую папку с документами. Это – для меня. Но вы тоже посмотрите. Я хотел бы знать ваше мнение. Ну вот, кажется, и всё. Э-э, совсем забыл, в ресторане советую заказать бораки. Это такие армянские пельмени. И обязательно позвоните мне потом.

– Позвоню, конечно.

– И вот ещё что… Татьяна будет ждать в час дня, и сама к вам подойдёт…

«Татьяна, милая Татьяна! С тобой теперь я слёзы лью…» – вспомнилось мне, когда я парковал машину возле «Армении».

В ресторане я выбрал столик возле мраморной колонны, подальше от входа, попросил официанта с золотым зубом принести минеральной воды и стал изучать меню. Неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд. Увидел синеву глаз той, с которой, кажется, и должен был встретиться. Белокурая и тонкогубая красавица. Кожа у неё была цвета тёмного мёда. Когда девушка заговорила, красота её сделалась естественной и печальной. Но такой она мне нравилась даже больше. На ней была чёрная приталенная блузка и жёлтая юбка-карандаш, перехваченная тонким золотистым поясом.

– Я – Андреева Таня, а вы… вы… Алексей Николаич?

– Здравствуйте, Татьяна! – Я встал и помог ей придвинуть кресло.

– Ужасно проголодалась. Давайте закажем бораки, а? Поверьте, здешний шеф-повар Рауф Ахмеров прекрасно готовит.

– А давайте!

Подошёл вертлявый официант с золотым зубом, и я сделал заказ.

– Знаете, чем бораки от пельменей отличаются? – Девушка поправила светлую прядь.

– Расскажите, не знаю.

– В них начинку заранее обжаривают, вот и всё отличие, – Татьяна ковырнула рукою в воздухе. – Вы такой смешной сейчас. Словно подняли забрало и выставили на обозрение собственное лицо… Ой, простите! А вы действительно писатель?

…В девушке чувствовалась доброта, прирождённая наивная доброта. Мне было приятно разговаривать с нею и о писательстве, и об армянских пельменях. Незаметно я посмотрел в зеркало, вделанное в колонну из розового мрамора. Мой вопрошающий взгляд мне и самому показался смешным.

Наконец принесли бораки в масле и с золотистой корочкой.

– Пробуйте, пробуйте скорей! – сказала Андреева.

– Да, неплохо.

– И только?

– Совсем неплохо, – поддразнил я. – А впрочем, очень вкусно… Правда, правда…

– Наверное, вы хотите спросить, откуда я знаю Игоря Алексеича?

– Мысли, что ли, читаете, Татьяна?

– Нет, конечно нет… просто я встречаюсь с его сыном, Иваном. Ваня, он сейчас в командировке… На Кубань с другими следователями уехал. Знаете, там теперь такое творится из-за этого потопа… А мне нужно передать Игорю Алексеичу документы. Он сказал, что вам можно доверять.

– Вполне. Только передадите их в машине… ладно?

– Тише! – Её медового цвета рука легла на мою. – Видите того, похожего на старого волкодава?

– Вижу, а что? – Я взглянул на армянина с большими тёмными миндалевидными глазами в густой сетке морщин, отдающего какие-то распоряжения официантам. Передвигался он медленно, опираясь на полированную трость и слегка прихрамывая.

– Это и есть Мушег, здешний хозяин.

– Надо же… Вы и его знаете?

– Нет, просто видела у Игоря Алексеича дома.

– Всё у вас как-то просто. А вы не ошиблись? – Мне вспомнился разговор с Гулевичем про «ниточки» и братьев.

– Не ошиблась, я ведь его хорошо запомнила. Он на волкодава похож, а мне такие не нравятся.

– Вы правы, не очень-то красив.