Коля встретил его у дверей и проводил в большую полутемную комнату, где уже сидели люди за круглым столом, на диване и в креслах вдоль стен. Алеша, не представляясь, ограничился общим поклоном и сел за стол на предложенный Колей стул. Он оказался среди немногих, освещенных неярким кругом из-под абажура, остальных же в полутьме почти и нельзя было различить. Алеша только успел узнать сидящего в углу Смурова, и легонько кивнул ему, на что Смуров отвечал таким же сдержанным образом. Среди собравшихся были и дамы – одна, лет тридцати пяти, сидела за столом напротив Алексея Федоровича, а две или три совсем молоденькие у стенки, под большим фикусом. Через короткое время – подошли еще двое или трое – собрание началось. Коля тут если и не заправлял, то был явно одним из организаторов.
– Приветствую всех, господа, – заговорил он, – Во-первых. Тут многие друг друга не знают, но каждого знаю я, или вот Виктор Михайлович, – сидящий рядом с ним лохматый чернобородый молодой человек в круглых очёчках с достоинством кивнул. – За надежность каждого из присутствующих примите наши ручательства. Во-вторых. Документ, с которым сегодня мы будем знакомиться, интересен и важен, и в ближайшее время, по возможности, будет размножен. Но ценность его, и срочность для дела, ввиду последних событий и связанных с ними наших разногласий, такова, что уяснить его необходимо как можно раньше, не дожидаясь технической возможности. В Европе нигде он также не опубликован, хоть и написан лет пять тому, а привезен в Россию и переведен только недавно. Прошу внимания.
Он кивнул маленькому аккуратному человеку, сидящему в круге света за столом, тот встал, ни на кого не глядя и не кланяясь, положил перед собой тетрадку и начал читать:
– Карл Маркс. «Критика Готской программы». Одна тысяча восемьсот семьдесят пятый год. Лондон. Перевод мой…
Но тут громкий и насмешливый голос перебил его. Заговорила сидящая за столом женщина; голос ее показался Алеше как-то знакомым:
– Конспираторы! Дети малые!
Сидящий за ее плечом мужчина попробовал остановить ее:
– Ирина, Ирина, что ты?…
– Сиди и молчи, Михаил. Или вот лучше, открой-ка вино. Да разлей… Конспираторы! Мы, на случай полиции, на именины собрались? Хороши именины: стопки сухи, чашки чисты! Самовар поставьте!
Коля, виновато улыбаясь, махнул Смурову и тот побежал на кухню. Михаил разлил вино и, по команде Ирины, очевидно, жены его, сел за рояль и даже взял, на пробу, несколько аккордов. Вправду, где же я ее видел, подумал Алеша… Коля, оглядев стол, прокашлялся и спросил Ирину:
– Ну-с, все готово? Начнем?
– Куда начнем! Чьи именины? Где у нас именинник? Какое хоть сегодня число?
Но не та была компания, чтобы помнить именины. Никто не помнил дня своего Ангела, давно считая и ангелов и чертей за предрассудок. «Ну, хоть рождение, господа!», раздражительно потребовала Ирина, и тут из-под фикуса раздался голос, от которого остановилось сердце:
– Ноября восьмое. Мое рождение.
– Елизавета Григорьевна! Поздравляем! К столу, к столу! Ну-ка, потеснимся!
Алеша обомлел – в круг света вошла Лиза. Его Лиза! То же матово-бледное лицо, те же черные кудри, те же черные, как смородина, сияющие глаза! Двадцатилетняя статная красавица Елизавета, его Лиза, точь-в-точь его Лиза, чуть смущаясь общим вниманием, улыбаясь, стояла перед ним! Она с легким поклоном оглядела сидящих за столом, а столкнувшись с сумасшедшими глазами Алеши, даже вздрогнула и испуганно отвела взгляд. Он тоже отвернулся, и теперь только изредка взглядывал на нее. Он пытался взять себя в руки, но сердце бешено колотилось. Он думал: «Какое сходство, боже, какое сходство!», но все существо его пело, кричало: «Она! Она! Она!». Он вцепился в край стола с такой силой, что побелели костяшки пальцев и чуть не дрожали от напряжения руки. Лектор, между тем бубнил и бубнил:
– …она правильна постольку, поскольку в ней подразумевается, что труд совершается при наличии соответствующих предметов и орудий. Но в социалистической программе не должны допускаться подобные буржуазные фразы, обходящие молчанием те условия, которые одни только и придают им смысл. Поскольку человек заранее относится к природе, этому первоисточнику всех средств и предметов труда, как собственник, обращается с ней как с принадлежащей ему вещью, постольку его труд становится источником потребительных стоимостей…
Алеша постепенно успокаивался. Он достал платок и обтер мокрый лоб. Сердце уже не так билось, и он решился, как на отчаянное дело, поправиться на стуле так, чтобы можно было взглядывать на нее, не поворачивая головы.
– …во всяком общественном и культурном состоянии вынужден быть рабом других людей, завладевших материальными условиями труда. Только с их разрешения может он работать, стало быть, только с их разрешения – жить…
Только руки ее, лежащие на столе, были в круге золотистого света лампы, но привыкшие к полутьме глаза Алеши теперь ясно различали и всю ее. И теперь, присмотревшись, уже было видно, что не так уж и похожа она была на ту Лизу, и при желании можно было сказать, что даже и совсем мало похожа. Но Алеша уже не хотел видеть различий, и с каждой секундой эти, теперешние, близкие черты закрывали и затмевали собой далекие черты прежней Лизы.
– …И в самом деле, во все времена защитники каждого данного общественного строя выдвигали это положение. Прежде всего выступают притязания правительства и всего того, что к нему липнет, – ведь правительство является, мол, общественным органом для сохранения общественного порядка; затем следуют притязания различных видов частной собственности, так как различные виды частной собственности составляют, мол, основы общества, и так далее. Эти пустые фразы можно, как видите, вертеть и поворачивать как угодно…
Лектор вовсе не бубнил, лектор знал свое дело. Но Алеша почти не слышал его. Волны радости шли к нему от Лизы, даже когда он не глядел на нее. И с каждой волной исчезал, в каждой волне растворялся прежний Алеша, ведущий счет своих дней от страшного дня смерти прежней Лизы, и с каждой волной ясней и ясней проступал новый Алеша, весь устремленный в будущее, к будущему счастью с новой Лизой. Он потихоньку разглядывал ее. Ладони ее были, пожалуй, чуть пошире и гораздо сильнее, чем у прежней Лизы и длинные сильные пальцы выдавали не просто знакомство, но упорную работу с клавишами. Бугорок у ногтя на среднем пальце правой руки говорил о том, что она много пишет – может быть, учится?.. но и на левом среднем пальце был такой же бугорок, и Алеша гадал: может быть, она пишет правой, а левой рисует? И был счастлив от того, сколько чудесных загадок встанет перед ним, когда он увидит ее в ярком дневном свете. Она сидела неподвижно и внимательно слушала, изредка поднимая глаза на лектора.
– …Что такое «справедливое распределение»?
Разве буржуа не утверждают, что современное распределение «справедливо»? И разве оно не является в самом деле единственно «справедливым» распределением на базе современного способа производства? Разве экономические отношения регулируются правовыми понятиями, а не наоборот, не возникают ли правовые отношения из экономических? И разве разные социалистические сектанты не придерживаются самых различных представлений о «справедливом» распределении? Чтобы знать, что в данном случае подразумевают под словами «справедливое» распределение, мы должны сопоставить первый параграф с этим параграфом. Последний предполагает такое общество…
Тут голос из полутьмы прервал оратора:
– Позвольте, что означает вся эта… галиматья?
– Это не галиматья! – взвизгнул кто-то ему в ответ, – Это основы строительства партии рабочих, без которой невозможно…
– Партия рабочих – которых в России, считай, что и нет! Какая, к черту, партия рабочих!
– Не все здесь марксиды…
– Но, господа, господа, позвольте!..
– «Пустые фразы, которые можно вертеть, как угодно» – да это он про себя!
– А ваш личный террор! Ну, убьете вы нынешнего, сядет сын его, фельфебель… Еще прежнего вспомните!
