— Федосей, ты мне веришь? — заговорщицким шепотом спросила я. — На что ты готов пойти, чтобы спасти императора и его мать?

— Опий не дам, и не просите, ваша светлость.

Ни опия, ни детей. Чистоплюи!.. Нет, главное, блаженную Лу все жалели, а ведь она своих нерожденных скинула ради спасения императора. В этом я не сомневалась. Я вообще теперь не могла себе позволить такую роскошь, как сомневаться в чем-либо. Назад пути не было, как и грибного эликсира. Да и куда мне бежать? Орден Пяти сам выбрал исход. Один из пяти. И даже тот факт, что Тиффано все еще был жив, мало что менял. Пять плюс еще один. Пятерка полуживых папских гвардейцев и вконец сбрендивший часовщик, которого мне тоже поначалу отказались отдать на расправу. Но я не пожадничала и побила их ставку, выложив козырь. «Кровь». Рубин был торжественно доставлен из тайника в доме на Фидеркляйд плац и водружен на городской площади. Казнь была назначена в воскресенье, там же. К этому времени заболевших уже было много, были и смерти. В городе начиналась паника. Сознания людей заволакивал смертельный ужас, что делало их более восприимчивыми к… чуду спасения. Мне казалось, что я слышу их мысли. А может и не казалось?.. Может, я их помнила? Как помнят смутный сон, в котором, как бы абсурдно и безумно не казалось происходящее, существует своя, особая логика реальности. И я почти ухватила ее за хвост. Главное, не задумываться, почему. Просто не сомневаться. Во сне нет сомнений.

Облаченная в черные одеяния палача, я взошла на наспех сколоченный помост для казни. Встревоженно гудящий гул голосов стих. Над площадью воцарилась мертвенная тишина. Здесь были почти все, кто еще мог ходить, дышать и верить в чудо. Кровавое чудо. Когда-то в Зеленом зале в Кльечи вот также сидели и ждали чуда, а церковники приносили кровавые жертвы, уповая на милость своего жестокого бога… Чем же я теперь от них отличалась? Ну разве не смешно? Я отогнала непрошенные сомнения, воздела руки вверх и заговорила нараспев, подражая тому неведомому проповеднику, который пытался спасти многих, заплатив жизнью малых.

— Мы должны очистить город от скверны! Очистить силой нашей веры в Единого! Веруете ли вы в Господа нашего Единого? Не слышу!

— Да… — одинокие нерешительные выкрики из толпы.

— Хотите ли вы очиститься? Очиститься верой? Не слышу!

— Да!.. — теперь их было больше.

— Готовы ли мы покарать нечестивцев, осквернивших город заразой? Готовы ли мы к очищению? Не слышу!

— Да! — уверенное и громкое море голосов.

— Да! Мы сделаем это! Верой в Единого! Во славу Господа!.. Спаси и сохрани!..

Мерзкая старуха у меня за спиной причмокнула и растеклась грибной плесенью по помосту. Я завела на низкой ноте монотонный напев, какой-то древний псалом про божественный свет творения, разгоняющий тьму времен, и толпа начала зачарованно мне подпевать. Серое плесневое болото хлюпало в такт и становилось все выше, достигнув колен. Оно колыхалось, вызывая тошноту. Я сделала шаг к первому гвардейцу. Приговоренные были одурманены опием вовсе не из милосердия, как думал Федосей. Пение… хлюпанье… тиканье… биение сердец в унисон… И вот одного не стало! Удар ножом в грудь, точно в невидимый священный символ! Померкнувший свет, пустые глаза… Провернуть лезвие и направить струю крови на сияющий рубин! Такая горячая, что обожгла мне руки, и я едва не выронила нож. Ноги сделались неподъемными, болото уже было выше колен. Второй шаг, удар… Рубин алел на закатном солнце и пульсировал. Сладковатая грибная вонь забивалась в нос и горло, но я отупело напевала и дальше колола вечность ножом. Третий, четвертый… Откуда-то в смертельную гармонию вплелось слабое «нет!..» Болото сделалось густым и багровым, теперь оно было по пояс. Возникла острая боль в груди, плесень сжималась вокруг меня. Петь я уже не могла, но напев существовал сам по себе, бесконечностью голосов и единой верой. Зрение сузилось до алого пятна. Пятый!.. Грани проклятого рубина пылали и пульсировали, но Искры не было. Последний, шестой… Часовщик. Грешник, что прелюбодействовал с пространством и временем. Я схватила его за шею и обняла, приставив к горлу нож. Плесень была у подбородка, я захлебывалась.

— Ты будешь жить вечно!.. — просипела я.

С этими словами, глядя в обезумевшие от страха глаза колдуна, я перерезала ему горло и выпила его память. Мгновенная вечность тьмы. Нигде и никогда. Сознание вспыхнуло Искрой и разбилось на мириады лучей, вбирая в себя окружающий свет. Я знала все обо всем… Я была едина и всемогуща… Я существовала… Я дарила жизнь и смерть… Я обжигала и согревала… Я…

— НЕТ!!!

И меня не стало. Разлетелась крупицами чужих сознаний, таких ничтожных, несовершенных, злых, порочных… Разве они должны жить? Зачем?.. Но алое сияние уже изливалось из граней рубина, люди купались в нем, воздевая ладони к небу в божественном экстазе… Ликование охватило всех, и только одна темная фигура стояла неподвижно. Тела казненных превратились в грибную слизь, подсыхающую на солнце. Отец Васуарий смотрел на меня с благоговейным ужасом. Он помолодел лет на двадцать. Какой-то калека отбросил костыли и приплясывал от радости. Слепцы прозрели, глухие услышали, немощные отринули смерть, старцы впитали сок жизни и расцвели. Матери рыдали и баюкали своих исцеленных детей, прославляя милость Единого. Все было забыто. Людям так легко забыть о цене собственного спасения… Я перевела взгляд на свои руки, еще недавно бывшие по локоть в крови, но видела только истончающееся алое сияние… Ослабевшие пальцы разжались, нож полетел на пол. Меня нет. И Его тоже нет. Единого нет. Никогда не было. Место за игровым столом всегда было пусто. С кем же я играла? С выдумкой церковников? Какая жестокость… Я же верила в Него! Смешно! Меня назвали еретичкой, но я верила, что Он есть. Он должен был существовать, потому что мне надо было кого-то ненавидеть. Никакого смысла. Карточный домик реальности рассыпался и закружился в пустоте. Люди придумали себе бога… Но он никогда не был Единым. Сейчас, пребывая везде и нигде, в мириадах человеческих сознаний, я видела кривые отражения бога. Он был у каждого свой. Кривая мазня на грубом холсте бытия. Лоскутное чудовище из чаяний и желаний. Как же так?.. Кто же будет со мной играть? Какой теперь смысл в игре? Победы нет и никогда не будет? Демоны и ангелы? Колдуны и фанатики? Разве есть между ними грань?

Кто-то тронул меня за плечо. Я отшатнулась и закрыла руками лицо. Передо мной стоял высушенный годами старик и протягивал мне секундную стрелку. Острую, заточенную, как арбалетный болт.

— Тик-так, — цокнул он и беззубо улыбнулся. — Ты будешь жить вечно…

Демон часовщика, олицетворение самого жестокого убийцы — Времени, которое не щадит ни людей, ни империй.

— Зачем? — спросила я.

— Чтобы помнить… — и он рассыпался пружинками-шестеренками.

Память… Люди забыли, а я буду помнить, обречена помнить. Я подняла взгляд на толпу. Площадь и улицы Виндена были заполнены людьми. Они прославляли Шестую Искру, святую заступницу и чудотворницу…

— Ну разве это не чудо?

В голосе отца Валуа было столько яда, что хватило бы умертвить все живое на несколько миль вокруг. Церковник расхаживал взад-вперед, похожий на запертого в клетке тигра.

— Чудо, — без тени улыбки согласился с ним сидящий в кресле старик. — А как же еще можно назвать чудесное спасение целого города от смертельной болезни?..

— Эта тварь становится все сильнее и сильнее. Она сожрала и не подавилась нашими гвардейцами, закусила колдуном, а всполох силы был виден отсюда. Но при этом она и не думает перерождаться. А почему? Может, вы мне скажете?

Оба знали ответ, но отцу Георгу пришлось его озвучить.

— Священный символ удерживает ее. Но согласитесь, это лучше, чем получить перерожденную Шестую. По крайней мере, с ней пока еще можно договориться, что и надо сделать, не мешкая…

— Договориться? — в свистящем шепоте отца Валуа слышалось с трудом сдерживаемое бешенстве. — После того, что она устроила? А ведь это все ваш выкормыш! Это ж только блаженному идиоту вроде него могла придти в голову столь гениальная мысль, как спасать Шестую!..