— Тиффано, а ты не боишься? Стрекоз не боишься? — невпопад спросила безумица, безропотно давая усадить себя на стул.

Я подвинул ей бумагу и чернильницу с пером.

— Давай пиши.

Она серьезно посмотрела на меня и покачала головой.

— Не буду.

— Люба! Ты понимаешь, что своим завещание подставила Антона? Орден Пяти его найдет!..

Она высыпала горку соли на стол и стала развозить ее пальцем.

— Ты меня слушаешь? Хватит вести себя как дурочка! Тебе это не идет!

— Зато тебе идет лиловый оттенок и такая милая припухлость… Знаешь, Тиффано, нацепи-ка ты повязку на глаз, будешь выглядеть хоть немного мужественней, а не той нюней, у которой даже не стоит…

Я сдержался от желания дать ей пощечину и встряхнуть за шиворот.

— Люба, я могу обойтись и без твоей помощи. Подделать завещание не составит труда. Потом я отправлюсь в Льем, чтобы…

Она вздрогнула и сжала ладонь с прилипшей на нее солью в кулак.

— Не смей!..

— Ты не в том положении, чтобы мне что-то указывать. Я встречусь с Юлей и Антоном, а после решу…

— Тиффано, возьми меня.

— Что? — осекся я.

— Переспи со мной. Я правда хочу вспомнить тебя, но не могу… Я пыталась… — она медленно разжала ладонь и отерла ее о свое темное одеяние. — Здесь так много соли… и стрекоз. Ты их видишь?

— Нет здесь никаких стрекоз, — раздраженно ответил я. — И спать я с тобой не собираюсь. Ты этого не хочешь, а я насильником никогда не был и становиться не собираюсь.

— Но я хочу! — воскликнула она, хватая меня за руку. — Правда, хочу!

— Ну хватит, — отцепил я ее руку и проверил, на месте ли ключи. — Пиши давай.

— Не буду, — упрямо повторила она. — Тиффано, или ты возьмешь меня, или я…

— О господи, — вздохнул я, прикрывая глаза по старой привычке, чтобы собраться с мыслями, всего на секунду…

Но когда я открыл их, собираясь дать ей отповедь, ее уже не было. Я вскочил на ноги, оглядываясь по сторонам.

Люба стояла у перил. Вернее, она уже через них перелезла и теперь стояла по другую сторону, прямо над обрывом.

— Или я прыгну! — закончила она.

— Стой!

— Не подходи! — взвизгнула она. — Обещай! Обещай, что возьмешь!

Я прикинул расстояние. Не успею. А ведь с это дуры станется прыгнуть.

— Хорошо! Обещаю!

Я медленно пошел в ее сторону.

— Обещай, что сегодня! Сегодня же переспишь со мной! Нет, прямо сейчас! Стой! Обещай!

Я скрипнул зубами и крикнул в ответ:

— Ты тоже обещай! Обещай, что согласишься на любую мою прихоть в постели!

— Вот! — торжествующе завопила она. — Я всегда знала, что ты извращенец!

— Еще какой!

Отчаянный рывок вперед, и я крепко схватил ее за запястье.

— Ах ты дрянь ушибленная!

— Пусти! Ты обещал!

Я выволок ее из-за перил, злой, испуганный, с колотящимся сердцем, а она продолжала надрываться у меня над ухом:

— Только посмей меня обмануть! Прыгну! Утоплюсь в купальне! Вены себе перегрызу! Слышишь? Тиффано! Ты обещал!..

У меня от бешенства потемнело в глазах. Я потащил ее в спальню.

Не знаю, на что она рассчитывала, но уж точно не на то, что я сниму ремень и отлуплю ее по заднице до кровавых следов. Безумицы выла, плевалась, ужом изворачивалась, ругалась похлеще портового грузчика, а потом затихла.

Я швырнул ремень на пол, тяжело дыша. Пот и гнев все еще застили глаза, но бешенство ушло.

— Если я еще раз услышу, — прохрипел я, — что ты угрожаешь покончить с собой или, не дай бог, в самом деле… Знай. Найду Антона и собственными руками его придушу. Отправлю вслед за тобой. Клянусь, так и сделаю. Поняла? Не слышу ответа!

Она лежала с задранным на голову подолом, мелко дрожа. Сердце кольнула жалость, но тут же пропала. Нельзя жалеть мерзавку, нельзя! И тут, словно подслушав мои мысли, Люба выглянула из-под платья и упрямо прошептала:

— Ты обещал!

— Обещанного три года ждут!

— Я не могу столько ждать!.. Тиффано, ну пожалуйста! В моей памяти огромная дыра! И она расползается… — она заговорила быстро и бессвязно, садясь и оправляя подол, потирая избитое место и подползая ко мне. — У меня нет времени, понимаешь?.. Оно уходит, а стрекозы… Это не ты?.. Тогда тем более… Это Искра!.. Она живая, понимаешь?.. Говорит со мной!

— О господи!.. Ну сколько можно!.. Хриз, то есть Люба! Здесь нет никакого колдовства, кроме твоего собственного. А с ним ты справишься, должна справиться. Единый тебя не оставит…

— Ну пожалуйста!.. — она вцепилась в меня с отчаянием утопающего, и я похолодел.

А что, если она и в самом деле не может остановиться и разрушает самое себя? Ей мерещились какие-то стрекозы, воевода упоминал, что она и раньше про них твердила… Рубиновая Искра стала ее навязчивой идеей, может, поэтому она и зашила рубин себе под кожу? Неужели перерождается? Я поднял ее с колен, обнял и заглянул в глаза:

— Люба, я правда не могу так… Это неправильно.

— Пожалуйста, Тиффано, ну пожалуйста!.. Я не помню… уже не помню… собственного лица!.. Не помню, зачем зашила рубин!.. Не помню… Все стирается!.. Я вообще есть? Дай мне зеркало, а?..

Вот теперь мне сделалось по-настоящему жутко. Она не лгала.

— Хорошо, — еле выговорил я. — Зеркало тебе принесут.

Я удержал в своих ладонях ее лицо и вгляделся в серые глаза. Пугающий туман забытья клубился в них, и мне неожиданно представилось, как он медленно расползается по ее лицу, стирая черты, потом затапливает остальное… И у меня в руках остается лишь горстка пепла… или соли. К демону все! Какая разница!.. Я и так уже нарушил все мыслимые законы: светские, церковные и божьи… Одним больше, одним меньше.

— Я… я приду к тебе сегодня вечером. Проведу с тобой ночь.

— Правда? — просияла она, и наваждение схлынуло, как будто кто-то смахнул пыль со старого зеркала. — Я буду ждать. Во сколько?

Я покачал головой.

— Какая разница? У тебя все равно нет часов.

— Есть, — она хитро улыбнулась. — Будешь идти через Белый сад, присмотрись. Увидишь их. Так во сколько тебя ждать?

На мгновение показалось, что меня опять провели как мальчишку, но… нет, так сыграть невозможно даже для нее. Ну и пусть. Я попробую еще раз. Едва ли может быть еще хуже, чем сейчас.

— К девяти. Я приду к девяти.

Она кивнула, продолжая довольно улыбаться, слезы высохли, исполосованная в кровь задница тоже была позабыта.

— Зеркало, — напомнила мне Люба, когда я взялся за балконную дверь.

— Хорошо.

Когда дверь за мной закрывалась, безумица уже насвистывала себе под нос какую-то знакомую мелодию. Кажется, эта была та самая баллада про Мертвые земли, где золотые стрекозы обезумевшим вихрем падали на жителей и поражали их разум.

Проходя через Белый сад, я невольно замедлил шаг и огляделся. Что она там говорила про часы? Какие могут быть часы в саду? Неужели я стал верить в ее бредни? Но тут мое внимание привлекли изуродованные соляные розы. В их расположении была некая странность, и немного спустя я понял, в чем дело. Они образовывали правильную окружность, и каждая была… Вот демон!.. Каждая изображала цифру, а в центре… высился длинный соляной столбик, чья тень медленно ползла от полудня к часу дня. Теперь даже в шелесте соли мне чудилось издевательское тик-так…

Я напевала себе под нос ту самую балладу и растирала ноющую задницу, пытаясь привести мысли в порядок. Надо в купальню, смыть кровь. И сменить повязку на бедре. Но боль в пятой точке не шла ни в какое сравнение с ноющей раной, где пустотой зиял рубин. Рубин? Я не помнила, зачем его туда зашила, но знала, что для чего-то очень важного. А этот стукнутый на всю голову Тиффано его забрал! Но ничего, ничего… Я вспомню. Все вспомню!.. И стрекоз, и Искру, и рубин, и этого чистоплюя… Воображение рисовало кровавую страшную месть гаду, посмевшему поднять на меня руку. Одной посиневшей мордой ему уже не отделаться…