— Ежели бог даст удачу, не стыдно будет сплавщикам на глаза показаться. А то разрешение на отстрел лося выпросил — и явлюсь с голыми руками. Позор! Ну, поглядим, куда ты годишься, охотник! — добавил он, думая о Федьке, и, положив в костер большую корягу, пошел в ту сторону, куда и племянник.

Федька сперва бежал по подмытому берегу, но, приблизившись к Куляпинской протоке, тихо свернул в кусты. Сотни холодных, невидимых брызг сыпались на него с веток. Он прошел всего несколько шагов, а уже промок до ниточки. Половина неба посветлела. На востоке заалела робкая полоска зари, но в кустах было еще темно.

Федька старался идти тихо, осторожно, однако под ногами нет-нет да и потрескивали сучья, и парень в душе радовался тому, что поблизости нет Лукаши. Он вылез из кустов — остановился. Совсем недалеко, должно быть, в протоке, что-то шлепнуло, булькала вода, слышалось сдавленное храпенье и глухое мычанье.

Федька унял сильно бьющееся сердце. Самообладание, всегда нужное охотнику, пришло к нему быстро. А ведь бывало так, что при виде рябчика или утки Федька дрожал от азарта и часто стрелял мимо.

«Что это? Не может быть, чтобы лось так шумел. Он зверь осторожный». Федька тихо, как мышь, прокрался к зарослям черемушника, раздвинул его. С кустов посыпались в воду черные ягоды. В верхнем конце протоки, там, где было мелко и росло много водорослей, происходило что-то непонятное: два огромных темных зверя боролись в воде, метались из стороны в сторону, то ясно вырисовываясь в отблесках зари, плеснувшей в воду ковш жидкого металла, то исчезая в прибрежной тени. Федька, прижимаясь к кустам, побежал в ту сторону и, когда снова выглянул, ахнул: большой бурый медведь сидел верхом на лосе и драл его когтистыми лапами. Лось, высоко закинув голову, возил на себе урчавшего зверя. Борьба шла смертельная. Вся вода в протоке была взбаламучена. По шее лося струями текла кровь. Мотая головой, лось пытался зацепить рогами медведя. Когда ему удавалось боднуть хищника, тот остервенело рычал и еще сильнее терзал лося.

Федька, потрясенный, стоял у крутого яра, наблюдая страшную битву. Звери не замечали его. Наконец он опомнился, взвел курок, вскинул ружье. На прицел попала голова лося, но Федька перевел дуло на медведя. Зубы у Федьки стучали, ружье плясало в руках. «Промажу! — мелькнуло в голове. — Надо успокоиться». Но в это время лось глухо замычал и рухнул на колени. Медведь торжествующе рявкнул.

Не раздумывая больше, Федька спустил курок. Ухнул выстрел и раскатился над рекой. Сквозь дым Федька разглядел, как хищник барахтался в реке, ревел, а потом, путаясь в петлях водорослей, проворно заковылял к острову. Федька выбросил дымящуюся гильзу, вставил новый патрон и снова выстрелил. Зверь, остановился, глухо зарычал и, поднявшись, всплыл на задние лапы, пошел на Федьку. На середине протоки он, будто нехотя, начал оседать: лапы его судорожно загребали воздух.

Лось успел подняться с колен и стоял в воде, пошатываясь, с хрипом втягивая воздух мокрыми ноздрями. Когда медведь кинулся снова в протоку, лось, взметая ногами воду с илом и зеленой кашицей ряски, бросился к берегу, на котором стоял Федька. Тот похолодел, отпрянул в сторону. Лось пронесся мимо него, сделал прыжок на обрыв и грузно сполз назад. Не отрывая взгляда от раненого медведя, Федька краем глаза увидел, как могучие копыта лося цеплялись за камешки, за коренья, которые лопались, словно струны. С тихим мычаньем, похожим на стон, лось смотрел на Федьку, Тело его вздрагивало, в глазах застыли боль, ужас и, как показалось Федьке, мольба. Федька отвел ружье. Лось все-таки собрался с силами, встал и побрел вдоль берега. Впалые бока его грузно подымались и опускались; длинная шерсть бурела от крови. Но шаг его становился ровнее, и уходил он все быстрее и быстрее. Вот лось свернул в черемушник и словно растаял в нем. Только желтые листья, лениво кружась, падали в воду с кустов.

Вдруг медведь зашевелился и с гневным ревом сделал два резких прыжка. Федька от неожиданности растерялся. Не соображая, что делает, отбросил дробовик, выхватил из-за пояса широкий охотничий нож.

Сверкая маленькими глазками, широко раскрыв окровавленную пасть, зверь приближался к Федьке. Вот уже между ними осталось три шага, два… горячее дыхание зверя вместе с яркими брызгами крови плеснулось в лицо подростка. Он невольно защитил лицо левой рукой, а правую с ножом занес над головой. В это время откуда-то сверху раздался выстрел — и медведь, качнувшись, рухнул у Федькиных ног. Но даже в последних судорогах он пытался достать зубастой челюстью своего врага.

— Кто же так делает? — услышал Федька спокойный голос старика. — Ружье в сторону и за ножик! Храбрый дурак не лучше умного труса!

Лукаша спрыгнул с яра, огляделся по сторонам. Взгляд его задержался на лосиных следах. Он перевернул сапогом камешек, на котором запеклись капельки крови, тихо спросил:

— Сохатого-то смазал?

— Смазал, дядя Лукаша, — отводя глаза в сторону, промямлил Федька.

Старый охотник пристально посмотрел на племянника, затем открыл свою двустволку, вынул пустую гильзу и заряженный патрон. Он продул стволы, заглянул в них, мимоходом обмахнул рукавом замочную стенку с надписью и голосом, в котором смешались сожаление и торжественность, промолвил:

— Давай сюда дробовишко-то! Давай, давай. Чего глаза вытаращил? Из моего ружья мазать и стрелять по чему попало, грешно. Понял, наследник? — С этими словами он протянул озадаченному Федьке двустволку. Потом достал трубку, закурил, и оба они долго молчали. — А врать не учись. Марку настоящего охотника вранье изничтожает. Лося-то отпустил, пожалел?

Федька стоял потупившись.

— Ну и ладно сделал. У меня хоть загребущие руки, а тоже иной раз понимаю, что к чему. Вижу, душа твоя навстречу природе открылась. — Лукаша спохватился и, видимо, застыдившись того, что он расчувствовался, ворчливо закончил: — Чего стоишь-то? Свежевать надо медведя. Твоя добыча, ты и свежуй. Первый зверь — это, брат, на всю жизнь в памяти останется…

Федька все еще стоял не двигаясь, не в силах оторвать взгляда от тонких серебряных буквочек, выведенных на Лукашином ружье. «Лучшему охотнику…» Да, теперь он и сам понимал — это на всю жизнь…

А. Домнин

ПЕСНЯ

Уже ночь. Поблескивает черная вода в озерце. Темные лохматые кусты словно придвинулись к огню и не то удивленно, не то по-недоброму, перешептываются. Костер горит лениво, пламя с неохотой облизывает сухой валежник. Рядом сидеть невозможно: то в одну, то в другую сторону мечется дым.

Анатолий лежит на спине — или дремлет, или просто смотрит на небо. Оно низкое, мутное, неподвижное.

— Где запропал этот Володька? Ехать пора, — произносит Анатолий.

— А может быть, здесь переночуем…

Володька где-то там, за кустами, бродит по болоту — ищет подранка. Попробуй найди его в такую темень!..

Вот слышно, как Володька тяжело загребает ногами воду. Захлюпала грязь, затрещали сучья — это он в кусты полез… Всплеск и отчаянный вскрик:

— Едят тебя мухи!..

Ага, провалился парень.

— Иди к костру! — кричу я ему. — Утром найдешь!..

— Погоди малость, — доносится недовольный голос из темноты. И снова бредет Володька по болоту…

Мокрый и грязный прибрел он к костру, присел на корточки.

— Восемь…

— Что восемь? — не понял я.

— Патронов осталось… Поехали, что ль?

— Пока туда-сюда плаваешь, рассветет, — говорит Анатолий.

Володька пошуровал палкой в костре, поднялся.

— Вам, знамо дело, так сподручней. А мне нельзя. Корову подоить, хлеб испечь… В общем, оставайтесь. Провизию вашу я утром доставлю.

Надо же было догадаться оставить рюкзаки в деревне! Даже котелок не взяли, чай вскипятить не в чем. А до деревни по морю — без малого пять километров.