Пока шли дебаты, Аркадий Наумыч снова занял свое место на мели. Дело у него пошло так же бойко, как и вначале.

Николай не выдержал и поднялся к Аркадию Наумычу.

Они стояли бок о бок. Едва поплавок на удочке Аркадия Наумыча достигал воды, как тут же ходко шел в сторону. Зачастую поплавок даже не успевал встать.

Другое ждало Николая. Осокоревый поплавок невозмутимо торчал из воды и дразнил хозяина. Николай забрасывал насадку то на всплеск, то на то место, откуда только что доставал рыбу Аркадий Наумыч, но все безрезультатно.

Аркадий Наумыч отодвигался, отодвигался от своего беспокойного соседа, пока не дошел до обрыва, где у него, наконец, не перестало клевать. Он поймал около двух десятков жерешат да попутно несколько подъязков.

Николай так и вернулся на берег ни с чем.

Первое время мы, боясь, обидеть Николая, молчали. А потом, когда к нему на жерлицу села приличная щука и его настроение поднялось, попросили объяснить, почему он все-таки не поймал ни одного жереха.

— Почему, почему! — заворчал он. — У Аркадия Наумыча поплавок ложится на воду нежно, будто уклейка плещется. Жерех и идет на этот всплеск. Ведь для него уклейка — первое лакомство. А осокоревый поплавок тяжел, к нему и грузу надо больше. Это верховую рыбу только отпугивает. Понятно вам?..

Не знаю, согласитесь ли вы с теоретическими выводами Николая. Что касается меня, то я их несколько раз проверял на практике. А каковы результаты — об этом умолчу.

С. Мухин

НА ЧУЖОЙ ПРИКОРМ

Аркадий Наумыч — человек хозяйственный, солидный, и в возрасте. Он занимает ответственный пост в учреждении, название которого с трудом произносится. В свободное время он любил договорить о рыбалке, но ездил редко — стеснялся показываться на улицах города в рыбацком костюме с удочками в руках. Но с каждым выездом стеснение уменьшалось. Наконец он заболел рыбалкой.

В прошлую зиму о чем бы Аркадий Наумыч ни заговаривал, он обязательно подходил к рыбной ловле. И готовился к летнему сезону так, как хороший председатель колхоза к весеннему севу, — с осени.

Оборудования для «незлой» любительской ловли у него было достаточно, но он прикупил еще чуть ли не десяток удилищ, начиная с полутораметровых коротышек, кончая цельными семиметровыми палками из бамбука почти в руку толщиной. В коробках и ящиках появились новые, сверкающие белизной кружки. Разных размеров крючки и всевозможных фасонов и расцветок поплавки он покупал в Москве и Большой Усе, в Очере и Чердыни — всюду, где приходилось ему бывать по служебным делам.

За зиму Аркадий Наумыч перекрасил несколько сот метров жилки, искусно подбирая оттенки от бледно-бледно-голубого до темно-кирпичного. Одним словом, им овладел высокого накала азарт, который временами охватывает все рыбацкое племя. Но самое интересное то, что при первом же выезде Аркадий Наумыч был вознагражден.

Произошло это так.

По какой-то причине несколько задержались с выездом из города, да лишний час отняла дорога, до невозможности избитая и исковерканная в ту весну. Когда субботним вечером подъехали к устью Сыры, по берегу широкого залива, образованного Камским морем, сплошь стояли «Победы», «Москвичи», мотоциклы. Еще ни разу здесь не собиралось такого большого количества рыбаков.

Издали можно было заметить: рыба клюет. Не было спокойно поставленных на рогульки удочек, безмятежно положенных удилищ, никто не шатался по берегу в поисках лучшего места.

Втиснув машину на свободный пятачок, мы быстренько размотали удочки. Окунь брал хорошо, но вскоре поклевки стали наблюдаться все реже и реже, пока не прекратились совсем. Мы попали «в хвост клева».

Уже затрещали костры, начались оживленные разговоры о свежих переживаниях. Большинство рыбаков либо смотало удочки, либо оставило их без присмотра на берегу.

Один Аркадий Наумыч сидел невозмутимо и время от времени доставал из воды то окунька, то подъязка, то сорожку. На это сразу никто не обратил внимания — терпение тоже вознаграждается. Да и что стоили эти рыбешки для тех, кто час-полтора назад еле справлялся с одной удочкой.

Все с надеждой ждали утра. А оно пришло неустойчивое. Сначала ветер рябил воду и гнал к берегу поплавки. Потом над заливом на короткое время повис туман. Его сменил моросящий дождь. Чуть похолодало. Рыбаки натягивали на себя телогрейки и плащи. Но никто на это не сетовал. Хуже, когда после бессонной ночи томит жара.

Первое время на берегу стояла тишина — выжидали. Кто-то не выдержал, заговорил. Ему ответили — и начались разговоры, чертыхания.

Самые беспокойные садились по машинам и ехали искать утренний клев. Нетерпеливые ходили с места на место. А неустойчивые — те сматывали удочки. Не клевало ни у кого. Только Аркадий Наумыч таскал то добрых окуньков, то — реже — подъязков и ругал сорожат, обманывавших неверными поклевками.

С левой стороны от Аркадия Наумыча раскинулся веер моих удочек, с правой — такой же веер удочек Николая, самого молодого из нас, но самого сильного в теории рыбацкого искусства. Порою ветром и тягой воды наши поплавки сбивало в одну кучу. Но, странное дело, Аркадий Наумыч опустил в свою новенькую корзинку добрых полсотни хвостов, а у нас с Николаем ни одной поклевки не было. Между тем в этот раз мы даже червями пользовались из одной банки.

— В чем дело, теоретик? — спрашиваю я Николая.

— А лески у тебя какие? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Как какие?.. Обыкновенные… Жилка…

— В том-то и дело, что обыкновенные. А у него, — Николай кивает в сторону Аркадия Наумыча, — крашеные. Обрати внимание, чем крашены. Чаем, луковыми корками да зеленкой…

— Завтра же перекрашу свои лески в оранжевый цвет, и тогда, Аркадий Наумович, держись, — прерываю я Николая.

Он продолжает:

— Опять же — крючки не годятся. У нас местные, а надо бы выписать из Владивостока, или еще лучше из Астрахани, тогда белуга пойдет.

— А может, вся сила в поплавке? Цвета все-таки, почти радуга…

Время от времени мы прерывали свои досужие разглагольствования короткими сигналами:

— Белый тонет… Голубой повело… Зеленый ложится…

Аркадий Наумыч таскал и таскал.

В чем все-таки дело?

— Наверное, ямка в этом месте, — словно оправдываясь, говорил счастливчик…

В том, что никакой ямки здесь не было, каждый из нас мог поклясться. Не раз мы проводили утренние и вечерние зори именно здесь и рельеф дна представляли довольно точно. Но другого объяснения не было.

Часов в восемь, в девятом к нашим позициям, прихрамывая, подошел местный товарищ, по виду ровесник Аркадия Наумыча. На плече он нес связку березовых удилищ, длинных, но казавшихся необыкновенно кривыми и тяжелыми по сравнению с нашими бамбуковыми. Поздоровавшись, он справился о клеве, рассказал несколько обычных рыбацких историй и наконец проговорил:

— Где-то я тут прикорм ставил…

Он потянулся к колышку, стоявшему у ног Аркадия Наумыча, снял с него шнурок и вытянул из воды марлевый мешок с распаренным овсом.

По берегу прокатился гул. Цепочкой — от одного рыбака к другому — передавался рассказ о чужом прикорме. И я не уверен, что подъязки и сорожка Аркадия Наумыча не выросли по этим рассказам в мясистых язей, широких лещей и килограммовых подустов. В улове же крупной рыбы не было. Больше всего попадался окунь.

Окунь? Вот это-то и странно. Из всей литературы, из всей нашей рыбацкой практики следует, что окуня не прикармливают. Окуневую стаю надо искать.

— А теперь что скажешь, Николай? Как это увязать с теорией? — спрашиваю я.

Он немного помолчал и ответил: «К прикорму шел малек, а окунь охотился за мальком».

Впрочем, это только его догадки.