Но ослабел ветер, прошумел дождь и клевать стало заметно хуже. А главное — окунь пошел мельче.

Путь до пристани показался необычно длинным. Руки оттягивала корзинка.

За ночь я не сомкнул глаз. Хотя время приближалось к обеду, завтракать тоже не собрался. Однако ни спать, ни есть не хотелось. Рыбаки легко поймут мое состояние.

Все лето я осваивал территорию вокруг торфяного острова. Он был удобен во всех отношениях. Особенно хорошо было то, что здесь при слабом ветре находились удобные для ужения заводи. По-прежнему хорошо брал окунь, удачно ловилась щука.

Однажды мы приехали с намерением наловить живцов и расставить жерлицы. Переправились на остров. Но рыбу будто подменили. Полчаса, час хлещем воду — даже мелочь насадкой не интересуется.

Вдруг рядом с островом, в устье другого довольно широкого залива, что-то бурно заплескалось. Время шло, а шум не прекращался. Мне из-за кустов не было видно, что там происходит. Но догадывался — щука свирепствует. И становилось вдвойне досадно, что у нас нет живцов.

Товарищ, чуть не впервые взявший в руки удочку — он и на рыбалку-то приехал с чужими снастями, — долго молчал и, наконец, не выдержав, спросил, что такое творится.

Отвечаю, как думаю: щука, мол, гоняется.

Он подошел поближе, посмотрел и, не желая подрывать моего рыбацкого авторитета, несмело опротестовал мое заявление:

— На щуку не похоже.

Но и меня уже разбирало любопытство. Я выглянул из своего укрытия и ахнул: вода на площади, широкой, как зал, буквально кипела. Действительно, щука тут ни при чем.

«Окуневый бой», — мелькнуло у меня в голове. О таких вещах я когда-то читал, но видеть подобной картины еще не доводилось.

Только позднее я осмыслил, что там происходило. Огромная стая прожорливых окуней набросилась на мальков, которые паслись в траве. Беззащитные жертвы лезли наверх, окуни их преследовали. Около самой поверхности шла кровавая пляска.

Не раздумывая, мы ринулись на плотах к бурлящему котлу с удочками наготове. Крючок еле доходил до воды, как тут же окунь, верный своим привычкам, начинал давить удилище вниз. Попадались и такие экземпляры, что приходилось пускать в ход подсачник. Вскоре в ведерке для живцов и корзинке плавала белая пленка. Это мертвые мальки, выплюнутые пойманными окунями, всплывали наверх.

Бой утих, стая окуней то и дело перемещалась, а мы второпях никак не могли прочно закрепить плотик. Якорей не было, а шесты легко вымывало из песчаного дна. Вскоре мы потеряли стаю. Да с нас было и довольно. Требовалось немного отдохнуть, давно наступила пора ставить жерлицы. В переполненных корзинах и ведерке окуни быстро засыпали.

С жерлицами началось то же самое. Едва мы оставляли одну, чтобы заняться другой, как первый шнур начинал разматываться, рогулька — бешено плясать. А стоило чуть помедлить — щука уходила под остров, запутывала шнур в корнях. И ни ее, ни тройника оттуда уже никакими силами не достанешь.

В общей сложности за вечер мы поймали больше десяти щук. Класть рыбу было некуда. Можно бы ночью возвращаться домой, но к утру должны были еще подъехать знакомые рыбаки, приглашенные мной на плавучий остров. Пришлось ждать их.

А утром история повторилась почти буквально.

Весь утренний улов мы сложили в плащ, обвязали его веревками, тут же сплетенными из лыка, и в таком виде взяли домой.

После этого в рыбалке наступил вынужденный перерыв.

Последний раз я побывал у острова с группой отпускников в пять человек, в конце августа. Обещал им перед поездкой златые горы.

Приехали мы ночью, в середине недели. Там, где мне когда-то с субботы на воскресенье довелось ночевать одному, теперь горело три костра. Но самое важное… рыба не клевала. Сварив все, что было нами поймано, мы с первым же речным трамваем вернулись домой.

На следующий год остров и все прилегающие подступы к нему затопило. Больше я там ни разу не был — выбрал другие места. А жаль!

Некоторые из товарищей, побывавшие в то лето вместе со мной на острове, и по сей день ездят только туда. Они же назвали теперь исчезнувший остров моим именем. Только такой заслуги я приписать себе не могу: не мне принадлежит честь открытия острова, а главное, не я возил оттуда самые большие уловы.

С. Мухин

ПОПЛАВОК СО ЗВОНОМ

Сидишь, ждешь, бывало, тихих, ясных и теплых зорь, а придут они — и разочаруют.

Мы — это Аркадий Наумыч, Николай и я с двумя случайными для нашей компании спутниками — заняли боевой рубеж в устье Сыры. Ночью пробежал несмелый, короткий дождь. А утром, до боли спокойная, блестела вода. На небе ни облачка, ни одна ветка не шелохнется на прибрежных елях. И стояла бы в воздухе тишина, да птицы подняли такой перезвон, что в ушах царапало.

Казалось, лучшей погоды для рыбалки не придумаешь. Мы молча застыли над удочками, застыли и наши поплавки.

Первым, кажется, нарушил молчание один местный рыболов.

— Клев начнется в половине шестого, — сказал он.

Это утверждение было настолько неожиданно, что мы не знали, соглашаться с ним или опровергать. Даже Николай, опытный рыбак и опытный спорщик, не мог подобрать теоретическую базу ни за, ни против.

Ох, уж эти местные рыбаки. Мы давно перестали верить их россказням. Это они пустили слух о какой-то необыкновенной рыбе, зашедшей в устье Сыры вместе с водами Камского моря. По их словам, рыба невелика, размером с крупного ельца, формой тела как щука, пасть тоже щучья, но без зубов, а чешуя серебристая, мелкая. Будто бы раньше такой рыбы ни в Сыре, ни в Сылве не водилось.

Отгадать, что это за порода, нам не удалось, хотя мы перебрали всех рыб, от судака и сазана до линя и налима включительно.

Не поверили мы ни в таинственную рыбу, ни в то, что клев начнется в полшестого. Не верили, а надеялись и на клев, и на незнакомую рыбу.

Так в надежде и прошло раннее утро. Взошло солнце. Оно было позади нас, за горой, но проходило по воде с противоположного берега, метр за метром расширяя освещенную полосу. Вот уже, как будто обрезанные лучами, посветлели концы удилищ. Давно минула половина шестого. Рыба плескалась вдали от берега и около поплавков, но брала редко. Особенно частые всплески начались слева, где в залив широкой полосой далеко уходила мель.

Аркадий Наумыч смотрел, смотрел в ту сторону и, взяв самую легкую по оснастке удочку, решился попытать счастья. Самым замечательным в этой удочке был поплавок. Сверху белый, снизу голубой, он крепился к лесе через три тонких металлических кольца. На воду поплавок ложился с тихим всплеском, а при подсечке и выуживании рыбы издавал тихий мелодичный звон. Мы подшучивали над Аркадием Наумовичем, что рыба не пингвин, на музыкальную приманку не идет. Только сома, как известно, на «кивок» ловят. А в наших водоемах сомы еще не обнаружены.

И вот с этой удочкой Аркадий Наумыч забрел в воду, пока позволяли резиновые сапоги — это метров пять от берега, не больше. Только он успел забросить, как на крючке затрепыхалась серебристая рыбка.

— Что? — не утерпев, спросил кто-то из нас.

Спустив очки на кончик носа (он к ним только еще привыкал), Аркадий Наумыч долго разглядывал свой улов и ответил коротко и безмятежно:

— Не знаю.

За первой рыбой последовала вторая, третья, четвертая… У Аркадия Наумыча не хватало червей. Едва он вышел, как мы обступили его, рассматривая улов.

— Во! Та самая рыба, о которой я вам говорил, — заявил местный рыбак.

— Так ведь это жерех, — отозвался Николай.

Надо сказать, что раньше ловить жерехов нам не приходилось и только теоретически подкованный Николай мог разрешить наши сомнения подробной характеристикой. Лишь с одним мы не могли легко согласиться. Жерех в нашем представлении был рыбой более крупной, чем щука. А здесь… Действительно, не больше ельца.