Через полчаса подъехали две подводы: колхозники привезли молоть зерно. Мельник поднял накладку, скрипнуло колесо, забурлила вода. Но клева не последовало. Напрасно мы забрасывали на струю блестящие мормышки самых различных цветов — от серебристой «нержавейки» до черного и даже зеленого жучка. С моста спустились на берег. В траве я нашел несколько чуть живых кузнечиков. Насадил одного на крючок, закинул удочку и вдруг поплавок резко пошел ко дну. «Голавль!» — мелькнула мысль. Подсекаю и, к моему удивлению, на крючке оказался окунек. Делаю еще несколько забросов, насадив кузнечиков. Но поклевок нет.

— Последнего могиканина выловили, — язвит приятель.

Я предлагаю попробовать порыбачить на «прыгунка». Связываем две лески от катушечного удилища, в середине на двухметровый поводок привязываем тяжелую блесну. Я перехожу на один берег, приятель стоит на другом. Начинаю накручивать сатурн на катушку, блесна бежит по воде на мой берег, затем крутим в противоположную сторону. Коченеют руки. Блесна бегает от берега к берегу, но все напрасно. Наконец приятель категорически заявляет:

— Хватит!

Я соглашаюсь. Комментарии излишни. И все-таки будущим летом, в погожий денек, я опять поеду на эту мельницу. Рыба там есть, это точно. Но, должно быть, резкая смена погоды в тот день расстроила рыбий аппетит.

В. Рачков

ОСТРЫЕ МОМЕНТЫ

Страстный рыбак, изредка только берущийся за ружье в период перелета утки, я имел самое смутное представление об охоте на боровую дичь, почерпнутое из охотничьих рассказов. Рассказы эти, насыщенные ярким описанием природы и остротой переживаний, вызывали безграничное желание испытать счастье лесной охоты. Их можно было читать и слушать часами. В воображении сменялись десятки картин: снежные фонтаны и громкое хлопанье тетеревиных крыльев, когда испуганные тетерева вырываются из снежных лунок, где они прятались от ночного мороза, уступали место волнующей охоте на вальдшнепа в период тяги; ее сменяли сцены захватывающей охоты на рябчика. Но все эти рассказы имеют один общий момент: в самом интересном месте рассказчик вскакивает, глаза его сверкают, он забыл о присутствующих — громкое «бах! бах!», сопровождаемое дуплетом ладоней, вырывается из его рта.

В один из теплых весенних вечеров ко мне зашел мой старый приятель, заядлый охотник, хорошо знающий лес и повадки его обитателей. Он поздоровался, сел на стул, свернул «козью ножку» и несколько минут молча, сосредоточенно наблюдал, как я распутываю лески и меняю поводки на переметах. Потом, крепко затянувшись, окутал свое лицо клубами махорочного дыма и произнес:

— Ну, что, доктор, рыбачить собираешься?

— А как же? Сам видишь, весна какая: лягушка концерт задает, значит, самый жор налима, только успевай ловить. Пройдет неделя, полторы — и клеву конец.

— Оно, конечно, верно, налима только теперь и половить. Но все-таки скучное это занятие — рыбалка на переметы: надел червей на крючки, бросил шнур в воду, а утром ходи снимай рыбу, если попалась. Понятий больших не нужно — мудреная ли вещь рыбу выудить? Вот дичь или зверь — тут другая статья! Здесь большую сноровку да смекалку иметь надо!

Со всей страстью, на которую только способен обиженный в лучших чувствах рыбак, я стал рассказывать ему о хитрости рыбы, о ее капризном клеве, часто зависящем от погоды и времени года. Как трудно бывает найти подходящую приманку, сколько труда приходится положить на это дело даже опытному и наблюдательному рыболову! Рассказал ему о силе рыбы и борьбе с нею, стараясь доказать, что не так уж просто поймать рыбу, как кажется на первый взгляд. Он внимательно слушал, а потом, почесав затылок, удивленно сказал:

— Вот ведь как вы ее, рыбу-то, знаете, а я думал, простая вещь. Накопал червей, взял удочки, сиди и рыбачь. Есть про вас, рыболовов, пословица: «На одном конце — червяк, а на другом — дурак». А оно вон как оборачивается, даже интересно стало. Ну, а все-таки, обижайтесь вы на меня или не обижайтесь, а охота серьезней рыбалки, и впечатлений больше, и, как вы это там называли, «острых моментов», что ли, хоть отбавляй. Да что говорить понапрасну! Лучше вместо спора поедем со мною в лес, на тока сходим, а тогда и станем разбираться, чье ремесло лучше.

В другое время я отказался бы от такого предложения, но сегодня было задето мое рыбацкое самолюбие. Я согласился.

В субботу вечером мы, двое охотников и один рыболов, в полном «боевом снаряжении» тряслись по тракту в кузове грузовой машины, сидя на каких-то мешках. Километрах в тридцати от города начался густой лес. Плотной стеной он стоял по обеим сторонам тракта. Мы въехали на высокую гору — и перед нами открылась чудесная панорама: вдаль, насколько хватал глаз, видны были Уральские горы, покрытые густым лесом; далеко-далеко на горизонте они исчезали в тумане, сливаясь с голубизной неба.

Проехали еще километров сорок, когда Герасим Иванович (так звали моего спутника) энергично забарабанил кулаком по крыше кабины. Машина остановилась. Мы спрыгнули, расплатились с шофером и, вскинув на плечи ружья, свернули с тракта на лесную тропинку. Через полчаса пришли к небольшой лесной деревушке, где жила мать Герасима Ивановича. Старушка встретила нас радушно. На столе кипел большой пузатый самовар, а в сахарнице лежали, словно дожидаясь нас, аппетитные ломтики сотового меда. После дорожной встряски мы дружно навалились на съестное.

После ужина Герасим Иванович многозначительно сказал:

— Ну, теперь, гости дорогие, спать пора ложиться, вставать ведь рано придется.

Мы с моим товарищем Левицким удобно устроились на полу, хозяин забрался на полати. Старушка погасила свет, в комнате воцарились мрак и тишина. Мне показалось, что я проспал совсем недолго, когда над моим ухом раздался голос Герасима Ивановича:

— Вставать пора!

Открываю глаза. Сквозь окно пробивается тусклый лунный свет. Осторожно бужу Левицкого, он мычит что-то невнятное, пробует сопротивляться и только через несколько минут окончательно приходит в себя.

Выходим из дому и через поскотину направляемся к лесу. Поле залито лунным светом, на траве сверкает иней; лес на горе кажется черным, загадочным. Идем низиной. Где-то совсем рядом шумит река.

В лесу не слышно звуков и, как бы поддаваясь этой тишине, Герасим Иванович шепотом объясняет нам повадки глухаря:

— В охоте на эту птицу особую осторожность соблюдать надо: запел глухарь — беги к нему прыжками, след вдавливай плотно и замирай — поет недолго; хрустнет под ногой ветка или снег, когда глухарь играть перестанет, — только и услышишь, как крыльями захлопает: поминай как звали. Очень уж чуткая птица, а вот когда поет — хоть из ружья пали, не услышит. Если и пропуделяешь — не беда. Сейчас через реку переправляться будем.

Спускаемся к реке. Вода ее кажется черной, бездонной; на сердце становится немного жутковато. Пробуем подыскать подходящее дерево для мостика, но вскоре убеждаемся, что даже самая высокая ольха, упав, не достанет другого берега.

Приходится подняться километром выше — там река распадается на два рукава. Первое срубленное дерево с шумом падает в воду. Его стаскивает течением и прижимает к нашему берегу. Валим на него другое. Ломая сучья, оно с треском падает, ложится и застревает между ветвей первого, упираясь вершиной в противоположный берег. Вырубаем шест; я вступаю на шаткую переправу и опускаю его в воду. Шест не достает дна, течение вырывает его из рук. Начинаю, перехватываясь за сучья и балансируя, перебираться без его помощи. Следом за мной переправляются спутники. Все благополучно. Так же форсируем второй рукав.

На востоке начинает бледнеть горизонт.

— Ну, нажимай, ребята, — шепчет Герасим Иванович. — Подзадержались с переправой. Поспешить надо!