Течение забирало влево, к низким, будто обглоданным каменным ярам, которые дальше становились круче, превращались в скалы. Отброшенная ими река поворачивала вправо, делая шестикилометровую дугу, а если идти через седловину, то до другой стороны дуги всего полкилометра. Федька ожидал, что Лукаша сейчас повернется к нему и скажет: «А ну, вылазь! Кума с возу — кобыле легче». Но Лукаша достал из-под брезента патронташ, опоясался им, взял ружье, заглянул в стволы и, вложив заряды с пулями, приказал:

— Подверни к берегу.

Федька изумленно округлил глаза и не сразу сообразил, чего хочет Лукаша.

— Уснул?

Федька торопливо загреб веслом с правого борта. Легкая долбленка качнулась и понеслась к берегу. Лукаша стоя набивал трубку и, когда лодка ткнулась в хрустящую гальку, сказал:

— Капканы мне надо на перевале попроведать. Поплывешь один.

Он шагнул на отшлифованный водой плоский камень и добавил:

— Да соображай, как плыть-то!

Федька не нашел, что ответить. Лодку развернуло течением, отбило от берега и понесло, а он все еще неподвижно сидел на корме.

— Как я один-то?.. — наконец взволнованно вымолвил Федька, но Лукаша не обернулся. Его серый дождевик и рыжая шапка замелькали в кустарнике на подмытом, крутом берегу. Оттуда вниз ринулись водопадом камни и все смолкло.

Губы Федьки задрожали:

— Зачем я пошел в охотники? Угробит он меня. Ну и наплевать. Пропаду, отвечать будете! Душегубы! — ожесточаясь, приговаривал Федька и со злом ударял веслом по воде.

Рассердился Федька — и страх куда-то пропал.

Впереди показался Почивалинский мыс. Вечерело. Где-то вверху, над навесом гор, еще светило солнце, а на воде было уже сумрачно. Только на той стороне реки верхний край Почивалинского мыса был ярко освещен, и прослойки слюды, упрятавшиеся в граните, сверкали, переливались причудливыми огоньками.

Федька затих и сжался.

Возле скал кипела и трепыхалась, как подстреленная птица, река. Все здесь подавляло своим величием и угрюмостью. Но у Федьки хватило силы сбросить с себя оцепенение. Весло он держал наготове. Когда лодка приблизилась к расщелине, которая, как пасть огромной рыбины, всасывала воду, парень несколькими ударами весла пересек струю. Подавшись вперед, он сидел, готовый встретить следующую опасность. Секунды решали все. Так же держался в минуты опасности Лукаша. Он не любил попусту махать руками, тратить силы. Федька не думал сейчас о своем наставнике, но бессознательно подражал ему. Он не знал того, что с берега за ним пристально следят из-под лохматых бровей потеплевшие глаза старого таежника.

— У-ух! — облегченно выдохнул Федька, когда Почивалинский мыс скрылся за поворотом, и положил весло..

За Куляпинским островом, на открытом, пологом берегу Лукаша разводил костер. Федька подтянул на берег лодку и сказал:

— Я уж думал, у тебя костер до небес, а ты только бересту разжигаешь.

— Мало ли чего ты думал, — буркнул Лукаша и прикрикнул: — Что стоишь-то? Дров надо на ночь запасать.

«Где же он шлялся так долго?» — с недоумением думал Федька, отправляясь по берегу собирать наносные коряги, корни, пни.

Когда закатилось солнце и медленно истлела за горами желтая ленточка зари, Лукаша с Федькой закинули плавную сеть на ближнем плесе. Заброс оказался удачным — они вынули из липких ячеек сети корзину хариусов и одного ленка. Федька померил ленка четвертями и, не говоря ни слова, выбросил за борт. Старик очумело вытаращил глаза. Придя в себя, он обрушился на Федьку с отборнейшей бранью. Но Федька коротко отрезал:

— Не мерный.

Лукаша опять уставился на Федьку с открытым ртом и после продолжительной паузы, уже более мирным тоном, начал толковать Федьке, что самый вкусный ленок как раз и есть маленький и что из-за его, Федькиной, беспутной головы они лишились редкостной ухи.

— Харюзы есть, из них уха не хуже наварится, — буркнул Федька и укоризненно добавил: — Руки-то у вашего брата загребущие, глаза завидущие, не думаете того, что и после вас люди на свете жить останутся и жрать им тоже захочется…

— Ты… это… не больно! — Но чего «не больно», Лукаша так и не нашелся сказать. Он был и удивлен, и обрадован Федькиной дерзостью: «Обламывается парень, самостоятельней делается. Характер прорезается, как первые зубы у ребенка. Хорошо!» Правда, Лукаше не понравилось Федькино отношение к добыче. Лично он, Лукаша, никогда ничем не разбрасывался. Разве только червонцами после удачной охоты. Ну, так ведь это под пьяную руку.

Да, вот оно, время, вот она тайга-матушка как обтесывает человека. Многому научился Федька, перенял с трудом и слезами, но появился ли в нем тот таежный нюх, без которого нет настоящего охотника? Видно еще не появился. Занемог вот Лукаша, и они плывут без добычи. А бывало ли такое, чтобы старый охотник не сдал на базу ОРСа сплавконторы столько мяса, сколько требовалось сплавщикам! К пятнадцати годам Лукаша уже имел на своем счету двух убитых медведей, лося и четырех маралов. А Федька что? Спит себе у костра, посапывает. Ему наплевать, что его собственный дядя впервые в жизни будет моргать глазами перед начальником ОРСа, и тот ему, может быть, предложит переходить на пенсию. Досадно стало Лукаше от этих мыслей.

— Эй, Федька! — крикнул он раздраженно, но племянник и ухом не повел. Тогда Лукаша сдернул с Федьки полушубок и потряс его за плечо: — Да повернись же ты, варначище, на другой бок. Эк ведь храпишь, прямо хоть уши глиной замазывай!

Федька вскочил и, утирая ладонью губы, сонно забормотал:

— Что?.. Что?.. Плыть пора, дядя Лукаша?

Лукаше стало неловко — зря потревожил парня, но он все же пробубнил:

— Чаю надо прежде напиться, а после уж про отплытие думать. Да чай-то не к спеху, успеем налить брюхо. Поспи еще.

— Не-е, раз уж проснулся, сбегаю.

Федька схватил чайник и поспешил к реке. Было слышно, как булькала вода, наполняя чайник; бренчала крышка. Затем все стихло, и через минуту из тьмы появилась зябко вздрагивающая фигура подростка.

— Кипяти, дядя Лукаша, — сказал Федька, — а я смородинника наломаю.

— В потемках-то где ты его сыщешь? — буркнул Лукаша. — Вечор надо было думать. Сейчас вот по мокрой траве полезешь. — И неожиданно сердито спросил: — Ты проснулся али все еще дрыхнешь? Ты какую дрянь в чайник начерпал?

— Воду… в реке…

— Воду… в реке… — передразнил Лукаша. — Я и без тебя знаю, что в реке не самогонку черпают. А с чем воду-то принес, глядел? — И подцепил рукой из чайника кусочки лопухов и травы. — Это для навару? — Но тут же встрепенулся, пододвинулся к костру и, разглядывая траву, торопливо заговорил: — Погоди, погоди, Федька! А ну, поди сюда! Гляди, чего у меня на ладони?

— Ну, водоросли, экая беда, не заметил, темно. Давай схожу, сменю воду — не тяжело.

— И-м-их, балбес! — почти простонал Лукаша. — Водоросля! Да какая водоросля-то! Откуда она взялась? Почему в чайник попала? Подумал ты об этом? Объедки ведь это? На вот, гляди! — Лукаша поднес к самым глазам Федьки свою жилистую испещренную шрамами, руку.

На мокрой ладони лежали обрывки водорослей.

— Шевели мозгами! — приказал старик. — Приплыли объедки из Куляпинской протоки. На этой стороне, вверху, кроме нее, поблизости заросших мест нету. Объедки еще не осклизли, видишь, свежие на концах. Значит, сохатый кормился в протоке. Уразумел?!

— Понял, дядя Лукаша. А… а, может, он уже ушел?

— Не должон. Сейчас самое время для кормежки. Ты поменьше гадай. Бери ружье и крой! Эх, ноженьки мои, худо бегать стали. Я бы завалил его. Глаз-то у меня еще востёр… Да подползай тише, понял? Ну, чего рот открыл, беги, говорят. Ждать он тебя будет, что ли?

Когда фигура Федьки растаяла в предрассветной мгле, Лукаша начал собираться, тихо приговаривая: