— Вова, посиди и посмотри, как мы с мамой будем танцевать. И потом скажешь, у кого лучше получилось — у нас или у дяди Антоновича?

— Ладно, — встрепенулся, вырываясь из объятий дремы Вовка, — посмотрю.

Мы вышли в третий круг и потихоньку затоптались. Я — в длинной юбке от тети Рисы, а он в джинсах, светлой рубашке и кроссовках. Высокий, чуточку грузноватый, широкоплечий — как большой стриженый медведь. Дико притягательный — темными с прищуром глазами, хитроватой улыбкой, всем выражением лица… когда смотрит на меня. Я едва доставала макушкой до его подбородка, хотя и была не маленького, а среднего роста. Вначале мы просто притирались друг к другу в танце, привыкали. Потом он стал кружить меня увереннее, и мы даже стали выделывать какие-то танцевальные па. Вовка это оценил и присудил нам победу.

А дальше были еще танцы — и один, и другой. Саша держался на пионерском расстоянии, только по необходимости придерживая меня. И вскоре я стала ощущать эти скупые, сдержанные касания, как небольшие ожоги. Явное несоответствие между чем-то, так ожидаемым мною и нагло отрезвляющим настоящим безбожно возбуждало и заводило меня. Вскоре я заметила, что сын уснул, а потом вдруг увидела страшное! И тихо ахнула.

— Что, Аня? — встрепенулся Саша.

— Смотри, — потерянно кивнула я в сторону. На «танцполе» вяло топтались и увлеченно целовались Антон и Вика. Причем, инициатором была явно она — слишком уж крепко, почти судорожно прижимала она к себе его голову обеими руками.

— Тоша определился?

— Нет, Саша, ты просто не понимаешь! На кружаниях нельзя целоваться просто так. Это уже что-то вроде ритуала, как обручение… место и время слишком знаковые. Это не мистика, нет, просто люди не поймут. Уже нельзя будет сказать, что ошибся, что не хотел, ну как тебе это объяснить…? — потерялась я, с беспокойством глядя на увлекшуюся парочку.

— Почему это? Все я понимаю, — прихватил он меня плотнее и шепнул на ухо: — Вовка уже спит.

А потом всей своей большой пятерней зарылся в мои волосы, обхватив голову, и совсем остановился, тесно прижав меня к себе и глядя в глаза. И мы потянулись друг к другу — с моего молчаливого согласия. И казалось — не было места, более подходящего для первого поцелуя. Выстраданного и желанного, так долго откладывающегося и вот наконец… О таком можно было только мечтать, потому что к Сашиным губам потянулось не только тело, но и моя душа — совершенно определенно. Иначе, отчего я так не хотела отстраняться, отлипать от него, хотя слышала тихий присвист со стороны зрителей, а потом и сердитое шиканье… Свистун умолк, но я уже очнулась и легонько оттолкнула его, прошептав:

— Приходи сегодня, Вовка будет спать.

— Да, Аня… давай сейчас отнесем его и я быстро прибегу.

— Куда… прибежишь? — не поняла я.

Саша остановился, уже почти дотянув меня до спящего Вовки, повернул к себе, опять заглянул в глаза.

— Так… мы опять не понимаем друг друга. Я пойду за своими вещами, Аня. Бегать туда-сюда не вижу смысла. Я приду жить к вам навсегда — только так. Ты согласна на это?

— Согласна, — ответила, хотя и не была готова ни к чему такому. Не так внезапно, не так резко. Но поняла, что очень хочу этого, что он нужен мне сейчас, вот прямо сегодня — немедленно. И если это его условие… да какая разница — днем раньше, днем позже…

— Согласна… Пошли.

Я ждала его. Уложив Вовку, намывшись до скрипа в ванной и надев красивую сорочку. Ходила от окна к окну, а потом решила еще раз почистить зубы. Внутри поселилось ожидание, нагнетая напряжение и вгоняя тело в нетерпеливую дрожь — лихорадило, а в низу живота тянуло и приятно ныло…

Когда я вышла из ванной, Саша уже стоял в дверях прихожей.

Сумки стали на пол прямо там, а он как-то очень быстро оказался рядом, подхватив меня на руки. Я чувствовала наше стремительное движение в сторону спальни — от этого кружилась голова и путались мысли. Дверь закрылась, скрипнула кровать… Я слушала такое же сумбурное месиво из слов, вылетающих из его рта, когда он отрывал его от меня:

— Рубашечка…, скромненькая… не донесу до тебя…, полный конец, Аня-а-а… давно же как… опозорюсь же. Сними, снимай ее…

До меня будто сквозь плотный туман медленно доходил возможный смысл словосочетания «полный конец» и чем он полный я тоже сообразила и вдруг вспомнила…!!!

— Мне нельзя беременеть. Нельзя, Саша! Нужна подготовка? Или нет? — запаниковала я со страшной силой, — если стенокардия? Что же я такая тупая? Что ж я никогда не соображаю вовремя?!

Он замер, а потом опять жадно накинулся на мой рот. Сделав несколько резких движений рукой, протяжно застонал мне в губы и пробормотал:

— Фальшстарт, ясочка моя… на рубашечку пришлось. Снимай потихоньку, я отнесу в ванную. Я не планировал пользоваться резиной, у меня ее нет. Сейчас вернусь… я все понял, не переживай.

Вернувшись вскоре из ванной, он подгреб меня к себе, поцеловал в мокрые от слез щеки.

— Дурочка, ну что ты сразу паникуешь? Тебе ставили ишемию?

— Нет. Стенокардию…, но я не обследовалась, мне здесь хорошо, — судорожно вздохнула я, справляясь со слезами.

— Сейчас будет еще лучше, — притиснулся он ко мне под одеялом, давая свободу своим рукам.

— В июле обследуемся. Не переживай зря, не накручивай себя. Ишемия дала бы о себе знать, а вы на лыжах ходили… Я поберегу тебя, не бойся сейчас, расслабься… Дай сюда. Дай губы, Анька моя… золотиночка… ясочка моя…

Среди ночи я завела будильник на мобильном — нужно было подняться до того, как встанет Вовка. И когда он проснулся, мы уже заглядывали в его комнату посмотреть — как он, спит еще? Потому и вошли вдвоем. Саша улыбался:

— Доброе утро, Вова. Как оно спалось?

— Хорошо, — смотрел на нас сын с подозрением, — ты что — теперь живешь у нас? Хочешь быть моим папой?

Прозвучало ревниво и недовольно, но Саша в отличие от меня не растерялся:

— Нет, парень, папа у тебя уже есть. Меня, если захочешь, можешь звать батей. Тоже нормально и не перепутаешь.

— Тогда ладно, — оттаял Вовка и даже подобрел: — Тогда можешь жить у нас.

— Отлично. Так я тогда заношу сумки? А то стоят на проходе…

— Давай. Я помогу, если хочешь, — выползал сын из постели — в свободных цветных трусиках и растянутой футболке.

— Не нужно, сюда сам дотянул и здесь тоже как-то справлюсь. Лучше иди умывайся, сейчас все вместе будем готовить завтрак.

— А ты умеешь? — не забыл вставить шпильку Вовка, — мой папа умеет.

— Все мужики понемногу умеют, если они, конечно, не тюти, — парировал Саша.

Я ушла на кухню, полностью успокоившись и расслабившись. Мне тогда было так хорошо… просто нереально. И в том числе оттого, что с Вовкой так легко все вышло, будто играючи, а я ведь волновалась. Как оказалось — зря. И от такого великого облегчения и счастья я радостно выдала откровенную чушь, просто потому, что захотелось что-то сказать ему:

— А почему «конец»? Что за странное определение? — и прикрыла рот рукой, увидев выражение Сашиного лица. Отвернулась к холодильнику, заливаясь краской. Он аккуратно развернул меня к себе, прижав к прохладной дверце.

— Развращать тебя еще и… развращать, — прерывисто шептал мне в ухо, а сам подозрительно трясся всем телом, — концом на кораблях называют канат. Это… не самореклама. Я… срочную служил на флоте, Аня-а-а… — и заржал уже в голос, вытирая глаза рукой.

— Я не могу… — упал на стул и прикрыл лицо ладонью. Его плечи тряслись.

На кухню заглянул Вовка и спросил, почему мы смеемся.

— Взрослый анекдот вспомнили, Вова, ты иди одевайся, мы ждем тебя.

А только малой скрылся, опять оказался рядом со мной и прижал к себе, приговаривая что-то совсем несуразное:

— Это же медовый месяц… все неправильно… бабушка в доступной близости — это круто, согласись?

— Я не улавливаю, Саша, не вижу никакой логики… — нещадно тупила я, беспомощно кося глазом на дверь.

— Какая тут на хрен логика, Аня? Сейчас одни инстинкты. Бабушки и дедушки забирают внуков на выходные. Это время просто необходимо, чтобы голова и… и… кон…ец пришли в норму и успокоили-ись, — помирал он опять со смеху.