— А откуда такие подробности?

— Рассказывали. Так вот: над селом самый высокий холм, а на нем — погост. В красивом месте там хоронят. Если зимой смотреть с этого холма вниз на село, да в самый лютый мороз, когда за тридцать, да в ясную погоду… Что ты думаешь? Внизу блазится древнее поселение, наподобие старинной деревянной крепости. Деревянные избы в два этажа — как и строят на севере испокон веков, церковь пятишатровая, заснеженные улочки, а по ним конные, телеги едут, снуют люди, одетые на старинный манер. Бревенчатые стены вокруг поселения — с острыми затесами поверху. Не веришь? А ты верь, потому что это сняли на фотоаппарат. Даже в газету этот снимок возил один военный, да только ему хода не дали, затеряли где-то. Это еще при советской власти было, а тогда мистика не приветствовалась.

— А сейчас можно опять это снять… повторить?

— Если цель такую поставить — я думаю, что можно. Да только видели тот город всего несколько раз на людской памяти. Что-то должно совпасть…, а сидеть на кладбище целыми днями да всю зиму в морозы не будешь.

Мы помолчали, я обдумала то, что услышала и ответила:

— Скорее всего, это никакая не мистика, а простая физика. Преломление солнечных лучей на стыке атмосферных слоев разной толщины и плотности. В момент, когда их температура по какой-то причине меняется, меняется и плотность. Там же напрямую связано с температурой воздуха? Солнце — облако. Возможно — кристаллизация частиц воды в виде мельчайшей взвеси. Она может синхронно оседать без ветра… совершенно равномерно, создавая гигантскую призму, передающую изображение на расстояния. А когда миражи в пустыне…

— Время там другое показывается. На несколько минут будто открывается окно в прошлое. Но я про наше Куделино… тут не гниет дерево. Цвет стен видела? Дело не только в том, что из хорошего северного леса ставили — из того, что зимой заготавливают и морозом сушат. Оно здесь само собой консервируется и со временем начинает отливать благородным серебром. Но это так… я не только про это. Тут люди не пьют.

Я посмотрела на стопочки с домашним вином, что ждали своего часа на столе перед нами. По одной мы уже выпили, и тетя опять налила под самый верх. Она проследила мой взгляд и хмыкнула:

— Я для себя и самогон понемножку варю — на мисочку. И на дикой малине настаиваю. Без рюмочки уже бывает и не заставить себя покушать. Но это не то, Ань. У нас не пьют.

— Вы про алкоголизм? — озарило меня.

— А про что же еще? И еще есть особенность — людские таланты тут раскрываются. Как растение, которое идет в рост, когда его пересадят из плохой земли в хорошую, так и для человеческой души здесь настает благодать. Люди живут открыто, в полную силу и с удовольствием.

— Это никакая не мистика, — прошептала я, — это благоприятный социальный микроклимат. Не нужно придумывать антинаучные свойства просто приятному для проживания месту. Коренные северяне вообще отдельный случай, с ними любой оттает душой.

— Вот же Фома… — тихо засмеялась она, — а еще живут тут долго… Мой Ваня старше меня больше чем на десяток лет, и ушел почти в девяносто. Много ли мужиков у нас доживает до такого срока? А тут все долгожители — и местные, и пришлые что надолго осели здесь. А когда все же умирают, то сразу — минуя затяжные болезни и старческую немощь. Есть еще много чего… Вот сходим на кружания и ты сама заметишь.

Если нет дождя, то летом по субботам всегда собираются, а в другое время — смотря по погоде. Я к чему завела про всю эту мистику? Мы Веру тут подлечим, а заодно и Юру. Тоже не молодой уже. Поспрашиваем у наших медиков — что из местного есть от гипертонии? Я вот уже столько лет сердце так поддерживаю. Понятно, что когда-нибудь все равно откажет, но ты глянь — мне девятый десяток, а я совершенно самостоятельный человек, Анечка. Не валяюсь по больницам, сама обихаживаю и себя, и дом, и огородик… Ну, давай, что ли, за наше здоровье? Чтобы оно у нас было…

Мы выпили еще по одной рюмке вина из черной смородины, а потом я перемыла стопочки и тарелочки и ушла спать. Мы с сыном спали на широченной кровати вдвоем. Поздно ночью, когда я вдруг просыпалась, как от толчка и вспоминала… Ночью почему-то всегда вспоминается особенно… ярко, что ли? Более остро и трагично. Уснуть потом долго не получалось. И тогда я подползала ближе к тихо сопящему Вовке. Обнимала его поверх простынки и нюхала волосы, вдыхая нежный детский запах, слушала дыхание. Как можно было отказаться от этого, уйти даже ненадолго? Я ничего не понимаю… Ну ладно — я. Это еще можно понять. Но Вовчика я не прощу. Этих его слезок, его детского и такого взрослого понимания. А я больше плакать не буду. Зачем же увлажнять глазки лишний раз, стоит ли он того?

За все то время, что мы провели в отпуске, я не плакала больше ни разу. Это ли не мистика? А ведь я знала, что где-то там по моему поручению юрист ведет бракоразводный процесс.

Когда, стараясь говорить спокойно, я объявила в тот вечер, что в ближайшее время подаю на развод, Андрей не стал меня отговаривать или оправдываться. Он даже не задержался поговорить об этом, неловко развернулся и ушел, почти убежал — опять спешил к ней?

Поговорили мы на следующий день. Он плохо выглядел для счастливого любовника, но я уже не верила, что смогу понять его и разобраться во всем, что происходит. Просто внутренне настроилась, собралась и сказала, что второй шанс я ему давала, но бесконечно это продолжаться не может, а потому…

Мы поговорили… Вернее — говорил он, а я просто слушала, глядя на бледные завитки узора на ковре. Я до сих пор не уверена, что знаю как к этому относиться. Все равно остались неясные для меня моменты, которые я никогда не стала бы уточнять, даже если бы очень хотела этого. Но основное я поняла — все он делал правильно, но не для нас с Вовкой.

Малого забрала к себе Лена, давая нам возможность решить вопрос без помех.

Мы с Андреем сели в зале, который когда-то ремонтировали и обставляли вдвоем. Я тогда говорила, смеясь, что если мы не разведемся из-за этого ремонта, то до самой смерти будем вместе. Все здесь и сейчас так, как мы тогда захотели — песочный и бирюзовый. Краски «сильно южного» моря — бирюзовой воды и кремово-желтого песка. На эти «сильно южные» широты в настоящей жизни вход нам был заказан — не выездные. Высокие растения, подушки, тонкая ваза — сочными пятнами, как зелень в тропиках. Ничего лишнего, почти пусто… чтобы легко было поддерживать чистоту. Я села в кресло, забравшись в него с ногами, а он — на диван.

Он говорил рубленными, рваными фразами, часто замолкая, пряча глаза или потом наоборот — заглядывая в мои, всматриваясь настойчиво и требовательно:

— Ты требуешь развод…, я не хотел бы развода, — он потер лицо рукой, прикрывая ладонью глаза. Потом взглянул на меня, будто решившись говорить обо всем прямо: — У меня был четкий, продумаый план, как сравнительно безболезненно для всех разрулить ситуацию, и все полетело к чертям, Аня — безболезненно не вышло. Я заигрался в стратегию, я не справился. Не просчитал и не учел… обстоятельства. И понимаю, почему ты именно сейчас… не совсем идиот. Я не сдержал слово, и теперь доверия нет. Да, солнце мое? Нет доверия… — криво улыбался он, отводя глаза, — ты поняла, что это случилось опять. Не могла не понять, потому что внутри я весь… корчился от стыда, не мог смотреть тебе в глаза. А теперь — закономерная расплата.

Хочешь знать, почему я не остался тогда? — бросил он быстрый взгляд в сторону кухни, — почему всегда уходил ровно в девятнадцать, мучая тебя и себя? Потому что дал себе твердую установку — с точностью до минуты. Иначе вообще не смог бы уйти, я просто сломался бы. А этого делать нельзя… Я, солнце, загнанная собою же в угол тварь, которая пытается сделать хоть что-то стоящее — спасти того ребенка. А чтобы он выжил, нужно сделать все, чтобы мать выносила его. Я вообще с ней только из-за него, и если для ее спокойствия нужно… там просто не получается иначе, Аня. Я не смог, не сумел оттолкнуть ее…