— Не совсем типичная папулезно-везикулезная сыпь. Потому что гангренозная форма — более ранние папулы с гнойничковым дном. А вы знаете, что есть бесцветные антисептики? Но и зеленка — тоже неплохо. Энантема, — вещал он, заинтересованно заглядывая мне в рот, как в пещеру с сокровищами, — сюда растворчик фурацилина — будем полоскать. Половые губы не поражены? Это хорошо… говорят — крайне неприятная вещь… Назначим вам антибиотик и капельнички — будем снимать интоксикацию. Тянуть с госпитализацией не следовало, при крайне запущенной гангренозной форме возможен летальный исход.

Что еще должен знать больной? — интересовался он у меня, — корочки не сдирать, шрамы не расчесывать. В лежачем режиме… будем посмотреть — дня два? Должно перестать штормить. Тогда можно будет принять душ, но без мочалки, само собой. Рубашечки будем менять, захочешь сейчас пописать — звони, зови санитарку. Сама можешь упасть от слабости. Лучше не рисковать — ты здесь одна. Не хочешь кушать — не надо, но пить необходимо. Будешь слушаться доктора — скоро станешь такой же красивой, как была.

— Откуда вы знаете, какой я была?

— Я всем так говорю, — удивился доктор.

В больнице я провела почти две недели. Отдельный бокс состоял из маленькой палаты и санузла. Для больницы помещение было довольно уютным, наверное, все-таки потому что маленьким. Все там было беленьким, только одеяло в прорези пододеяльника синее, а плитки линолеума зеленые — цвета моего дома на полмесяца. Я узнавала как там Вовка от той женщины, на которую его оставила, разговаривала и с ним тоже. Она действительно с ходу внушала доверие — уверенная в себе, спокойная и уютно-полная. Звонил мне и Андрей, спрашивал о самочувствии. Я отчитывалась — температура спала, интоксикацию сняли — все только по существу дела. Может, ему нужно было знать сколько еще дней оплачивать Алене Викентиевне. Попытки говорить не в тему, как и тяжелое молчание в трубку пресекала.

Я выспросила у врача, какие последствия заражения ветрянкой могли быть для беременной? И узнала, что самые нехорошие — как для матери, иммунитет которой ослаблен беременностью, так и для ребенка — с риском патологии. Но для меня это странным образом ничего не изменило в отношении к Андрею. Я тоже, оказывается, могла умереть.

Зеркала в палате не было, и я могла только догадываться что у меня с лицом. А по всему телу — часто рассыпанные красные пятна и подсыхающие струпья. Постепенно корочки сходили, и лицо на ощупь тоже становилось гладким и даже как будто без глубоких рытвин. Выписывая меня, доктор сказал:

— Ну вот — ты снова такая же красивая, как и была.

Дома я чуть не ослепла от такой красоты. Рябая кожа, кое-где еще со следами зеленки, заострившиеся скулы, впалые щеки, а в руках — рецепт на таблетки от гипертонии. Мне поставили и этот диагноз. Неунывающий врач пообещал, что сидеть мне на «колесах» теперь пожизненно.

— В двадцать девять лет, доктор, так рано?

— Инсульт и инфаркт стремительно молодеют, — авторитетно кивал он, — поэтому да — регулярно и пожизненно. Мама-папа страдают этим? Понятно…, значит это все проклятая наследственность, и мы с тобой знаем, что не почечная форма, а значит — сосудистая. Таблетки хорошие, попей пока их. Рано? Действительно рановато, но очевидно что-то послужило триггером, запустило, так сказать, процесс — длительный стресс, переживания? Их по возможности исключить. Стать в поликлинику на учет по гипертонии. Кажется, это все. «До свидания» не говори — плохая примета.

Очень хороший, внимательный и грамотный врач, да еще и с чувством юмора… несколько специфическим, правда. Про военно-морской юмор я знала все, теперь вот приобщилась к врачебному. Мне повезло с этим доктором. Так же, как и с санитарками и медсестрами.

Когда закончился карантин, мы с Вовкой вышли в садик. Радостно и почти вприпрыжку. Седая, очень ухоженная и выглядевшая раньше донельзя величественной заведующая увидела меня, и вдруг совершенно по-бабьи всплеснула руками:

— Так это вы та родительница, что заболела? Нет, ну надо же…

Следы ветрянки полностью сошли через две недели, когда я по неопытности передержала лицо под кварцевой лампой — мы с медсестрой кварцевали деток. Нужно было следить, чтобы они не сняли очки, вовремя повернуть их на две минуты к лампе спинками, а потом на такое же время и животиками. Я даже не предполагала, что кварц так быстро травмирует кожу. Вскоре она стала слезать с лица лоскутами, как при солнечных ожогах. А вместе с ней исчезли и пятна от ветрянки. Осталась небольшая рытвинка над бровью и возле уха. Сковырнула нечаянно ночью?

К тому времени, когда я появилась дома, с морей вернулась и Лена. Наша жизнь вошла в привычный ритм. Я узнала всех малышей в своей группе, приноровилась к их характерам и маленьким странностям, приловчилась так выполнять свои обязанности, чтобы сменная нянечка, которая была осведомителем заведующей, нареканий на меня не имела.

Пока я лежала в больнице, Андрей названивал Вовке каждый день. И потом, когда я вернулась — тоже. Но ни разу за весь месяц карантина он так и не пришел. А когда это время вышло, позвонил и сказал, что хотел бы увидеться с сыном.

К этому времени уже настала та самая поздняя осень — с дождями, ветрами и уличной неуютностью. Но Вовка строил планы — им нужно было наверстать упущенное и проделать все то, что они не успели из-за ветрянки. Когда Андрей позвонил в дверь, я сразу выдала ему Вовчика за порог — уже одетого в новый теплый комбинезон и непромокаемые сапожки — полностью готового к прогулке. Он придержал дверь, которую я хотела захлопнуть.

— Аня, подожди…

— В квартире еще может сохраняться инфекция, я возьму на работе кварцевую лампу и прокварцую. Тогда сможешь заходить, — доложила я.

— Послушай меня, — удерживал он дверь, — я не медик. Я сразу позвонил ее врачу. Она наорала и запретила любые контакты с ветряночниками до самого конца карантина. И я спрашивал про Вовку. Она сказала, что все дети переносят ветрянку очень легко.

Я пожала плечами и кивнула — ладно, и закрыла за ними дверь. Он, конечно же, успел рассмотреть мое лицо — тогда еще пятнистое и страшное. До меня это дошло с опозданием. Они протопали к лифтам, а я — к зеркалу и долго смотрела в него. Думала о том, что если останусь вот такой «красивой», то на личной жизни можно смело ставить жирный крест. И никакого потрясения от осознания этого не испытала. Мне было все равно. Единственный человек, для которого мне всегда хотелось быть красивой, отдалялся от меня на бешеной скорости.

Я припомнила выражение его лица при взгляде на меня — оно не изменилось совершенно, как будто то, что он увидел, не являлось для него тайной или было глубоко безразлично ему. Никакого удивления, даже чуть более пристального взгляда… Похоже было, что ему все равно как я выгляжу — просто уже не важно или совсем не интересно.

В поликлинике меня заставили измерять давление тонометром по три раза в день, и записывать эти данные в таблицу целую неделю. Пришлось прикупить аппарат. С этой таблицей я снова пошла на прием, и врач поменяла мне назначение — теперь раз в сутки я принимала совсем другие таблетки. И еще одни.

В один из дней мне все же пришлось выслушать Андрея. И то, что он пришел ко мне с этим… кажется, именно тогда я начала немножко понимать, как он думает и хотя бы догадываться — что происходит. Я тогда первый раз нормально общалась с ним — без нервов. Будто отстранившись душой, постепенно остывая к нему. Или уже остыв?

Смотрела на него и отмечала то, как плохо он выглядит, будто только переболел и еще не отошел от этой тяжелой болезни, хотя одет все так же аккуратно. Его было просто жаль. Сейчас я понимаю, что та ночь перед больницей и стала настоящей точкой не возврата. Он переставал быть для меня родным человеком, а может быть — уже и любимым.

В тот день он сильно задержался у нас. Так задержался, что сам уложил Вовку спать, а потом, вместо того чтобы уйти, прошел на кухню и сел за стол. Уставился на меня, будто гипнотизируя, не давая отвести взгляд в сторону.