— А этот генеральный…?

— Классный дядька, просто потрясный, и умище. Я сама за него уцепилась — по привычке. А он не отбивался.

Ленка любила повисеть на собеседнике-мужчине, это да, но меня интересовало не это.

— А ваш генеральный, он…?

— Да при чем здесь он? Я иду с ним, разговариваю, улыбаюсь и вдруг напротив — знакомая морда. Я ручкой в свежем маникюре взмахнула, кивнула небрежно и вдвоем с шефом мимо него — к лифтам. А уже на рабочем месте — ожидаемый откат… Внутри жидкое желе и пальцы мелко трясутся.

— А увольняться зачем? — не понимала я.

— Не хочу его видеть, — удивилась она моей непонятливости, — без работы я никогда не останусь, сама понимаешь. Да я и не собиралась увольняться в полном смысле — попросилась опять на удаленку. Я, наверное, фрилансер по своей природе — мне лучше работается ночью, поспать люблю до обеда. Но! В этот раз на работу я ходила, как на праздник, а когда он мелькать начал — стало тошно думать, что надо туда идти… — передохнула она, приостановив свой возмущенный монолог: — Я же не сказала тебе главного — дело-то в том, что он предложил возобновить, так сказать. А у самого кольцо на пальце… Он, Аня, меня тогда так размазал — тебе с твоим Андреем и не снилось! В землю втоптал, искорежил всю, я годы отходила! А теперь так просто — скучал, жалею, помню. Ну… меня и озарило — у наших ребят столько фигни разного рода… мне бы точно дали поиграться. Можно было переспать с ним и все записать, а потом отправить его бабе — пускай бы покрутился. А его оплевать с головы до ног и красиво уйти — как он тогда. И ведь я почти уже решилась и тут тебя вспомнила. Вдруг там такая же курица любящая — жертвенная.

— Так ты уволилась или нет — я не поняла?

— Генеральный вызвал, усадил напротив, выслушал, посмотрел-посмотрел на меня, я точно так же — на него. В общем — я в отпуске без содержания.

— Ты же чуть больше месяца там…

— Я по сути своей работы — нападающий, Ань, я — для серьезного боя. А бой начнется ближе к ноябрю. Сказал — сиди дома. Надоест — выходи в любой день. Я и сижу вот.

— А как же он?

— Михаил? Да меня потому генеральный и вызвал. Недопустимо, мол — коллектив, атмосфера, профессиональная этика и все такое. Я Мишке при всех матом и громко… и сразу полегчало. А когда к шефу вызвали, я написала заявление и на ковер шла уже с ним в руках. Я поеду к морю, Ань. Знакомая есть в Туапсе — я к ней уже лет десять езжу. Там не сильно дорого и чисто. Тетка хорошая. Бархатный сезон, опять же.

Лена уехала почти сразу же. А я договорилась с няней Вовкиной группы, что она будет не только принимать его раньше, но и посидит дольше, если я задержусь. Но потом хорошенько подумала — а так ли мне нужны эти лишние нагрузки: классное руководство, дополнительные занятия? Недостатка в деньгах я не испытывала, а вот такая яростная добыча их создавала для нас с сыном ощутимые неудобства. Мне поднимать его в сад — мука мученическая, а пацану еще и сидеть потом с недовольной теткой… Я отказалась от классного руководства и еще пары нагрузок.

А дальше вообще — Вовкина няня собралась увольняться, на ее место искали человека и я как-то враз решилась. Зарплата — нормальная, работа — привычная. Намывать и начищать мне не привыкать. А главное — Вовка на глазах. И поднимать его не нужно ни свет, ни заря. И у меня время рисуется — два лишних часа в день, те, что уходили на дорогу. И Стас не будет доставать, а то он уже начал облогу по всем правилам — с цветами и билетами в театр. Мне такого счастья не нужно было.

Первые дни на новом месте были мне за праздник, как ни странно это понимать самой. Само помещение группы было ярким, светлым, а еще запахи манной каши с утра — как в детстве. Тепло, светло, детки… самые разные. И мы с малым теперь высыпались, до работы идти — минуты, Вовка рядом. Вот только случилась любопытная вещь — когда я сдавала его воспитателю в группу и уходила переодеваться, а потом возвращалась в белом халате и косынке, он меня не узнавал. Смотрел странно первое время, но не заговаривал и не подходил. Я подошла спросить об этом садиковского психолога и услышала, что значит мальчику так проще. Он не хочет никаких перемен — ни плохих, ни хороших. Как ему удобнее, так им и рулит его подсознание. И у меня опять сердце щемило от жалости к нему — как будто и большой уже парень, в декабре пять лет исполняется, а оно вон как — совсем еще маленький. И его детская душа тоже хочет покоя и стабильности.

Когда, переодевшись в привычную одежду, уже вечером я приходила забирать его, то он бежал ко мне, раскинув руки:

— Мама!

Вот такое чудо.

А потом нашу группу закрыли на карантин по ветрянке. Вовку обсыпало конкретно. Я прижигала ветряночные пузырьки зеленкой и следила, чтобы он их не расчесывал. А потом заболела сама. Буквально, вслед за сыном. И это было совсем не смешно — у меня поднималась температура и довольно высокая. Все тело обметало этими волдырями, а потом они превратились в гнойнички, пошло осложнение. Я вызвала скорую, и мне велели собираться на стационар, в инфекционку. Я естественно, отказалась. Но передумала после того, как следующей ночью потеряла сознание.

Вовка тогда проснулся среди ночи и попросил пить — молока. Я ушла греть его. Уже пару дней я готовила, придвинув стол к плите и опираясь на него задницей — долго стоять было сложно. Вот и тогда — нагрела молока, пошла из кухни с чашкой, а очнулась в кресле, что стояло в зале по пути в спальню. Возле кресла валялась чашка, молоко ушло в ковер, сын давно уснул, а я испугалась. Сдохну вот так, перепугаю ребенка, да и вообще…

Я позвонила Андрею. Сразу же — этой ночью. Чего я ожидала? Не знаю, затуманенное жаром сознание четкого плана не выдало. Мне нужна была помощь, и я попросила о ней. Очень быстро он перезвонил мне и сказал, что минут через сорок к нам поднимется женщина, с которой я смело могу оставить Вовку. Это их с начальником секретарь, которая недавно ушла на пенсию, очень надежная женщина, хороший человек и умеет обращаться с детьми.

Я зависла… Так чего я тогда ждала от него? Может быть, подсознательно и нечаянно, но я надеялась, что он примчится спасать нас, как и обещал? Когда говорил, что всегда будет рядом. Больной ребенок, очень сильно больная я…

Я потерянно молчала в трубку, а он глухо оправдывался:

— Аня, она тоже не болела ветрянкой в детстве. А я принесу на себе — на одежде, на волосах, на слизистой. Этого нельзя, понимаешь? Тут и так все на грани. Анечка, я бы без раздумий, если бы не так заразно… Аня? Только не молчи, пожалуйста…

Я согласилась подождать Алену Викентиевну, покладисто пообещала сразу же вызвать скорую, а потом послала его матом. В традициях Лены и с ее же интонациями — спокойно и почти безразлично. Насколько он был прав в этой ситуации — меня на тот момент не интересовало. Слишком плохо мне тогда было, слишком сильным оказалось очередное разочарование.

Первые пару дней в отдельном боксе инфекционной больницы я много спала и ничего не ела — только пила. Температура держалась, и я не могла даже смотреть на пищу. Меня вел молодой врач — мужчина. Он осмотрел всю пораженную поверхность тела. А там было на что посмотреть. Папулы (а оказалось, что ветряночные волдыри называются именно так) на моей спине дома старательно прижигал Вовка. А кто еще? На лице и везде, куда смогла дотянуться сама, сама и тыкала в каждую вавку смоченной в зеленке ушной палочкой. Но вот спина… Я давала ему в руки эту палочку, ложилась на живот, и он закрашивал каждый волдырь. А потом как-то жалобно пожаловался:

— Мне трудно, я устал, их тут очень много.

Я встала и щедро смочила зеленкой хороший кусок ваты, намотанный на карандаш.

— Мажь всплошную сыночка, вот так… ага.

И он стал радостно, размашистыми движениями покрывать всю мою спину зеленкой… Раскрашивать Вовка с самых ранних лет любил и умел.

Доктор велел снять больничную рубашку для осмотра. С удовольствием оглядел меня и спереди и сзади и вынес вердикт: