Я вообще не понимаю такой настойчивости. Между нами ничего не успело случиться. Была только его помощь мне, потом еще роза и его предложение попытаться построить отношения. И любви еще не случилось, только неожиданно и ярко проскочила та самая искра… В которую некоторые товарищи истово верят и которую ждут. Потому я и согласилась рискнуть и попробовать. Прошло больше полугода после неудачного опыта со Стасом. И я видела, нет — я чувствовала разницу. Потому и решила, что у нас может получиться что-то настоящее. Он мне нравится, меня тянет к нему… тянуло. Но случилось кое-что, что изменило мое решение. И он отлично знает что это, так какого черта…?

Я не собираюсь наступать на одни и те же грабли, любопытствуя — а вдруг на этот раз будет приятно? И не собираюсь слушать его оправдания, наверняка уже хорошо продуманные и потому очень убедительные. Все равно мне будет трудно поверить, что его поцелуй возле такси с какой-то женщиной «совершенно случаен», «недоразумение», «ее инициатива» — что там еще они говорят в таких случаях? Поцелуй был самым настоящим, а потом был короткий разговор, когда он сажал ее в такси. А потом он увидел меня в окне — я не пряталась, и сразу бросился к моей двери — объясняться. А я не открыла.

Я успела почувствовать себя дурой, было стыдно. Больше не хочу. Наверное, я уже «дую на воду» и все-таки стоило его выслушать? Но разочарование… наверное, мне просто необходимо какое-то время, свободное от переживаний — элементарный покой. А говорить они умеют, еще как умеют…. я не хочу говорильни. А жалею только об одном — что не случилось поцелуя у нас с ним. Как бы это было? Думаю, что было бы что вспоминать…

У меня есть эта ночь, чтобы вдумчиво посидеть над «текстом», вот я и сижу, а вечером не получилось — Вовка нервничал перед отъездом, и я занималась им. Мы поиграли, почитали про котенка по имени Гав. Потом он долго плескался в ванной…, там ванны не будет — только душ и баня.

Утром приедет уже заказанное такси и — с Богом, как говорится. Я попробую строить новую жизнь. В другом месте и с другими людьми. А пока у меня есть время, чтобы описать то, что случилось между последними описанными мною событиями в Куделино и сегодняшним днем. Это уже похоже на потребность. В любом случае, нужно протянуть мостик повествования между жаркими июльскими днями и нынешним мрачным для меня январем.

Все тогда было так, как я и мечтала для себя. И чистый, свежий воздух, и помидорки с огурчиками со своей теплички, и привычная русская пряная зелень с грядки, и клубника большими ведрами, и дикая малина за речкой, и сама речка. Тетя выкосила для нас лужайку на берегу, и мы загорали на ней, постелив толстое покрывало. Читали книжки, играли в игры. Купались после обеда, когда в реке прогревалась вода. Получили разрешение у соседа и катались на его лодке.

Я помогала по огороду и в доме. По въевшейся уже привычке к чистоте «отгенералила» весь дом — оттерла, отчистила все, что в нем было. Вымыла под кроватями и креслами, вытерла пыль на шкафах, отмыла до хрустальной чистоты окна и люстры. В это время тетя водила Вовку смотреть на коров. Он так разволновался, с таким восторгом рассказывал о них, что мы потом вдвоем часто ходили на ферму и смотрели и на коров и на маленьких, недавно родившихся телят. У них были жутко шершавые языки — как наждак, и мокрые нежные носы. Сыну разрешили кормить их из соски, и это было такое счастье!

Ферма существовала в поселке еще в советские времена. Потом ее преобразовали в акционерное общество, и каждый его член получил свой «пай», а с ним и отчисления от доходов. Хозяйство потихоньку пыхтело, не разваливаясь — породистые вологодские коровы, луговые травы, чистая вода, корма, которые заготавливались в самом хозяйстве, способствовали этому. Но лет шесть назад у фермы появилась хозяйка — Антонина Антоновна Рослина. Женщина бросила какой-то прибыльный бизнес в большом городе и переехала жить в глубинку. Собрала акционеров и убедила выгодно продать свои паи ей. Очень выгодно. А потом вложила большие деньги в модернизацию фермы и расширила ее, обеспечив рабочие места тем же бывшим акционерам и еще половине поселка.

На самой современно оборудованной ферме, сыроваренном заводике и предприятии по заготовке собственных кормов люди получали очень хорошие для этих мест зарплаты. В поселке были два детсада и школа, которой я заинтересовалась.

Но самое большое впечатление на меня произвели кружания, которые тогда обещала мне тетя. Они сотворили со мной что-то такое…, я поверила в мистику, хотя меня и опустили тогда «на землю».

Собственно, что это такое было — кружания? В субботу под вечер половина поселка собиралась на гуляние. Тут и танцевали, и пели, но это слабо сказано, потому что эти понятия не передают сути…

Мы подошли туда, когда уже упали сумерки. В июле ночи на севере Вологодчины светлые, но было уже довольно поздно — около десяти вечера. Тетя одолжила у кого-то детскую коляску-сидушку и захватила с собой плед.

— Парень уснет, как только все начнется. И пускай себе спит, потом перенесешь и уложишь. Дома ведь одного не оставишь.

— Вы не знаете нашего парня, — хмыкнула я, — он сегодня не собирается спать.

Сын стоял возле нас и с интересом оглядывался — на поляне у реки было много детей, но они не бегали и не шумели, как и Вовка. С тетей и со мной здоровались:

— Здравствуйте, Раиса Степановна! С гостями вас. А кто это к вам приехал?

Она представляла нас с Вовкой, он разговорился с кем-то из мальчиков своего возраста. И я тоже с кем-то говорила о Питере, о Кронштадте, который хорошо знала — когда Андрей еще служил, мы снимали там квартиру. И вдруг услышала музыку — началось.

Стих гомон, смолкли тихие разговоры и народ обернулся к двум мужчинам, что сидели на удобных раскладных стульях. У одного в руке был маленький бубен с подобием колокольчика на нем, а другой прижимал к губам дудочку, извлекая из нее чарующие звуки. Мелодия так вписывалась в окружающее пространство, так соответствовала всей обстановке… Свирель… а это была свирель, выводила мотив тонко и нежно, пронзительно и трогательно, а бубен звучал тихо и глухо. Колокольчик на нем звякал очень редко, будто отмеряя новый виток мелодии. Она была негромкой, спокойной и в то же время, благодаря бубну очень ритмичной. А еще совершенно определенно — завораживающей, словно звучащей из другого — языческого, старинного времени. Я замерла, вслушиваясь и проникаясь. Мельком заметила, как тетя усадила Вовку в коляску и укрыла пледом. А потом я услышала голос…

Приятный мужской голос, но не представляющий собой ничего особенного. Кроме интонации, слов и какого-то душевного надрыва, с которым звучала песня. И песня ли это была? Скорее — частушки, судя по ритму и обрывистому, немного примитивному тексту, но не по его существу и смыслу. Я слушала:

— Ка-ать, Ка-ать, Ка-ать, Кать!

Научи меня летать.

Хоть с любовью, хоть и с болью,

Только б рядышком с тобою.

— Ка-ать, Ка-ать, Ка-ать, Кать!

Разреши тебя позвать,

Если плохо без тебя.

Разве можно — не любя…?

Я не помню весь текст — он был длинным, в память врезались только первые куплеты. А потом на середину лужайки вышли женщины в длинных юбках и цветастых платках на плечах. Меня тетя обрядила в такую же длинную юбку — от комаров.

— Съедят, если не прикроемся. Не купаться же полностью в «помоззи».

Помоззя оказалась отваром травы, спасающей от комаров. Ею мы умыли лицо, шею и руки. Запах был приятным, чуть горьковатым и сильным. Калированые северные комары боялись его и яростно роились над головой, не присаживаясь на тело и не кусая.

Женщина стали в круг вполоборота друг к другу, сомкнули руки в центре и потихоньку пошли, притопывая, приостанавливаясь, пожимая плечами и покачивая головой. Руки в танце почти не участвовали. Вокруг них выстроился еще один круг. Люди — мужчины и женщины, встали друг за другом и пошли… затылок в затылок, тоже притопывая, пошатываясь, двигаясь под музыку так согласно… А вокруг упала тишина. Только жалобные звуки свирели, глухой рокот бубна, и надрывный, плачущий, живущий своей жизнью мужской голос.