Лицо у него будто передернуло судорогой, он кивнул каким-то своим мыслям:

— Я сейчас говорю только правду. После этого меня только гнать поганой метлой… Что еще ты хочешь знать?

— Да я и этого не особо хотела, Андрей. Ты сам настоял на разговоре. Для меня ничего не изменилось. Если ты пришел чтобы оправдаться и вернуться к нам с этой девочкой, то зря. Я тоже говорю правду — что никогда не смогу ее полюбить, мне неприятно даже видеть ее. И без тебя мне спокойно, я уже не люблю тебя. Да, Андрей, да — это жестоко, особенно сейчас, когда ты в таком состоянии, но ты же сам хочешь ясности? Я верю, что ты настрадался — видно по тебе. Ты выглядишь больным, у тебя расшатана психика. Что там она творила напоследок…?

— Ненавидела… и меня и дочку. Когда до нее дошло, что удерживает меня рядом, рискуя жизнью, и эта угроза реальна — начались панические атаки, всплески агрессии, приступы. Она сама себя… Знаешь какой самый простой и действенный способ остановить истерику? Пощечина, Аня. Огромное желание дать пощечину, а не вызывать скорую через день… А последние месяцы она провела в больнице, но я приходил туда каждый вечер. Ей нужно было сцеживать на кого-то свой яд… это успокаивало ее. Врач сказала, что после моих посещений ей становилось лучше, она спокойно спала после этого.

— Ты не распознал психопатку?

— Она не была психопаткой в полном смысле этого понятия. Отчаявшимся одиноким человеком с особенностями психики — да. И воспитание… я говорил — оно очень много значит, практически все. Ее воспитывала очень практичная, корыстная женщина. Мать учила смотреть, что стоит на столе мужчины, пригласившего на танец — насколько дороги еда и напитки, чтобы так оценить его платежеспособность.

— А это-то…?

— Наслушался… Она сама загнала себя в эту ситуацию. Но я тоже виноват — поучаствовал. С моей-то психикой все было в порядке, просто в самом начале нужно было думать головой… Я хреновый психолог, Аня, просто никакой. Главной ошибкой стал тот второй раз — это обновило ей цель, настроило на нее. А я не собирался продолжать. Думал, сработает другое. Считал, что сумею правильно мотивировать ее, у меня было на это время. Ничто так не мотивирует матерей, как жизнь, здоровье и обеспеченная жизнь их ребенка. Оказалось — не всех. Ей нужно было все… Так что на моей совести не только измена и твое здоровье, а еще и жизнь человека. Кто-то мог встретить ее и полюбить, а она — его. Может, это изменило бы ее, она жила бы, да — ты права.

Я не представляла, что тут можно было сказать. Задавать еще вопросы? У меня больше не было вопросов, вообще.

— Значит, вы плохо объяснили ей в самом начале, если она не понимала всей серьезности…

— Трое кардиологов? Это особенность мышления истериков — класть все на алтарь сиюминутной выгоды, доверять только своим выводам, считать себя самой умной и хитрой, и всегда правой. Она получила эту выгоду — я остался рядом. Нет, Аня. Мы уже говорили об этом — она в любом случае боролась бы за меня до последнего. Любыми способами, раз уж ей втемяшилось. Это могло быть шумно и грязно и затронуло бы вас.

Он расстроено поморщился и привычно уже потер лоб ладонью, перевел взгляд на меня.

— Я так накосячил, Аня… может, и не нужно было рассказывать все это, тебе неприятно слышать, трудно. Но тогда у меня не было бы и шанса… у нас. Я и так долго молчал — боялся расстроить тебя еще больше, но сейчас уже нельзя. Теперь ты хотя бы знаешь, что мною двигало. Может, поймешь. Не оправдаешь, нет — с этим и у меня хреново.

Не хочется верить, что все кончено… у нас Вовка. Я бы очень хотел вернуться, да. Я так наказан и научен, что не будет мужа вернее и благодарнее меня. Тебе нужно время, может — много времени. Я не стану трепать тебе нервы, надоедать и ползать в ногах — принимай решение исходя из того, что услышала… я нараспашку перед тобой. Но я прошел через такой ад… возьми меня обратно в рай, Аня. Постарайся простить, прошу тебя. Не говори сейчас ничего, пока просто подумай. Мы хорошо жили с тобой, я очень люблю вас.

Я зажмурилась. Было тяжело на душе и жалко его. И еще до боли обидно за Вовку — меня опять терзала ревность. Андрей никогда… никогда не лучился такой нежностью и светом, глядя на него, как при одном только упоминании об этой девочке. Понятно было, что теперь она для него все — смысл жизни и оправдание всему, что он натворил. Она заслонила собой Вовку. Может, это временно, только пока — он же боялся потерять ее, но похоже, что в его сердце она на первом месте навсегда. Сможет он не показать этого Вовке? Вряд ли — слишком уж это заметно.

Захотелось скорее закончить этот разговор. Хотелось, чтобы он, наконец, ушел и оставил меня в покое и перестал мучить этой жалостью к себе. Осталась одна жалость. Точно все перегорело, слава Богу — я не сомневалась в своем решении.

— Дело не в прощении. Просто случилось… очень много всякого. Я переспала с другим мужчиной. И прощения за это не прошу, — решилась я предъявить решающий аргумент.

Он покачал головой, потерянно глядя на меня, потом кивнул:

— Я заслужил это. И понимаю…

— Зато я не заслужила, — начинала отчаиваться я, — и мне сейчас нравится другой человек. От всех этих потрясений перегорело, понимаешь? Все твои объяснения сильно запоздали. Я устала от всего этого, я больше не люблю тебя и именно из-за этого никогда не смогу полюбить твоего ребенка. Я вообще с ужасом представляю себе жизнь с тобой и с ней, ты понимаешь это?! Я никогда не забуду это время.

— Нет, солнце мое, нет, — смотрел он на меня упрямо и уверенно: — Ты натерпелась из-за меня и обида еще не прошла. Я заслужил любое наказание, и буду ждать сколько скажешь. Но в чем-чем, а в не милосердии я никогда не мог тебя заподозрить. Я же не прошу тебя с разгону полюбить ее, а ты сразу так… категорично. Она совсем еще кроха и очень похожа на меня, но в отличие от меня, ни в чем не виновата, — грустно улыбался он, поворачивая голову в сторону дочки, как подсолнух за солнцем. А меня опять скрутило от противления этому, терпение закончилось, и я ответила слишком резко:

— Я тоже не виновата. И не вижу смысла ломать себя и перекраивать — не из-за кого.

— Ты имеешь в виду меня? — вскинулся он, — тогда подумай о сыне. Я не самый плохой отец. Аня… все равно же Вовку придется знакомить с сестрой.

— Я очень тебя прошу, — старалась я говорить спокойно, — только не сейчас. Дай нам успокоиться.

— Я понимаю, — встал он, — тогда мы с Зиной пойдем. Я притащил ее, чтобы ты на нее посмотрела. Не хочешь взглянуть? Я понимаю, что это напоминание обо всем, что тебе тяжело. Но попробуй как-то переосмыслить, принять для себя то, что это просто ребенок, Аня… Не время? Наверное, я действительно поспешил с этим. Ну… может, ты и права — мы подождем. Я буду приходить к вам по выходным один, как и раньше.

— А девочка? — не поверила я.

— У нее очень хорошая няня — Алена Викентиевна.

— Где вы живете? Все так же у нее? — поскреблась откуда-то изнутри моя совесть.

— Теперь это квартира Зины, там две небольшие комнаты. Прописана еще ее бабка, но она шесть лет назад уехала с мужчиной и больше не появлялась и не давала о себе знать.

Я как-то не сильно и переживала после нашего разговора. Наоборот — он помог мне. Все, что он наговорил, было неприятно и мне уже не нужно, зато я поняла, что была права на счет отъезда. Он будет брать не приступом, а измором. Просто не желая принимать отказа, не признавая такого варианта, не веря в него. И будет действовать через Вовку.

Лена тоже согласилась, что если я не настроена на прощение, то уехать — единственный вариант. После обеда мы втроем вышли подышать свежим воздухом. Вовка носился по площадке с детьми, весь вывалялся в снегу, раскраснелся, а мы с ней терпеливо ожидали, когда он набегается, щипая по ягодке мелкий ледяной кишмиш.

— Фу, зараза какая — как семечки. На фига ты его взяла, я уже и внутри заледенела, — отпихнула Лена мою руку с контейнером, а потом продолжила по существу: