Опять я подсознательно пытаюсь…, так хочется, Аня, так заманчиво свалить свою вину на других — на тебя, на нее. Но проявил слабость я, и опять виноват только я. Перед тобой — виноват страшно… И она не заслуживает ненависти, а я ловлю себя на том, что близко к этому, близко…, а она ведь тоже не виновата в том, что полюбила мразь, что больна и беспомощна, правда? Виноват во всем я.

А я? В чем виновата я — думала я, слушая его и даже не пытаясь поддерживать разговор. Просто слушала.

— Аня, — собрался он, выпрямился и опять заглянул мне в глаза: — Если ты настаиваешь на разводе… Для меня он не будет означать разрыв с тобой, родная. Я не придаю большого значения бумажкам. Так принято — все документировать и люди документируют. Для меня ничего не изменится — я люблю вас, и все равно буду считать своими.

А ты сильно обижена… мною. Не хочешь говорить… Ты же не передумаешь? Нет… Ты только береги себя и Вовку, для меня очень важно знать, что хотя бы с вами все в порядке. И не вноси меня в черный список… пожалуйста, я очень тебя прошу.

Я проводила его, забрала сына от Лены, а потом на нервах намывала кухню и думала о том, что услышала. Андрей всегда умел грамотно излагать свои мысли, всегда — и когда был спокоен (а он почти всегда был спокоен, уверен в себе и собран) и когда волновался. Сейчас он очень сильно волновался, но я поняла все, что он хотел донести до меня. Это он не понимал, просто не понимал… он не видел меня тогда — корчащуюся на полу ванной с полотенцем у рта и давящуюся рыданиями. Слепо тыкающуюся в кресло — не в состоянии обойти его, замазывающую синяки под глазами каждое утро, со страхом ожидающую результаты анализов из гинекологии…

Что бы там ни стояло на кону, чья бы это ни была жизнь — расплачивалась за нее я, хотя тоже не заслужила этого. Мне плевать на чужих остальных — и тогда и сейчас, пусть это даже отдаленно не пахнет человеколюбием. Но моя совесть в этом плане чиста — я никогда не пыталась устроить свое счастье за чужой счет. А Вовка? Он в чем виноват? Что же он свою совесть за наш счет отмывает и полощет?

Любит?! Родной считает? А на нее встает от чувства невыносимой вины передо мной? С лютой ненавистью? С-сука! Пошел трахать ее… Все что я тут пережила — только для ее спокойствия? Да он просто ненормальный! Ну нельзя же не понимать… он просто не может не соображать — чего мне стоит все это? Даже если я не устраиваю скандалов и рыданий с обмороками.

Со всем этим нужно было как-то жить, справляясь самой. Раз уж я такая сильная и здоровая. Не превращаясь в шаркающую ногами старуху, когда меня никто не видит и не пытаясь строить из себя на людях независимую стерву, а на самом деле — стерву озлобленную, изнывающую от обиды и ревности. Вообще-то я тогда представляла собой нечто среднее.

В следующие дни я узнала по телефону, что мои гинекологические анализы в норме, а еще запустила бракоразводный процесс. И переспала с чужим для меня мужиком.

Вспоминать об этом не очень хочется… Осталось ощущение неправильности и больше ничего. Об этом не узнает никто, а себя я как-то уговорила не придавать большого значения случившемуся и просто забыть. И уже почти забыла.

Это был наш «химик». В тот день в его списке побед появилась еще одна галочка. Осталась ли вообще в нашем коллективе хоть одна привлекательная женщина, не уступившая ему? Не знаю. Молодой неженатый мужик, совсем не глупый и исполненный какого-то непонятного обаяния. Высокий и чуточку полноватый, с очень светлыми волосами, красноватым цветом кожи и густыми, длинными белыми ресницами, совершенно девчачьими. Или коровьими, теперь я знаю какие ресницы у коров. Но дело совсем не во внешности, она не сбивает с ног — у Стаса очень приятный и легкий характер и замечательное чувство юмора. И он ни от кого и никогда не скрывал, что ему не нужны настоящие отношения — только эпизоды.

О его похождениях ходили только слухи. Сам он — кремень, и тайны своих побед хранил свято. Мы сами судили по женщинам — по взглядам, нервам… про одну я знаю точно — тоже Анну, только Александровну. Так получилось, что до Лены близких подруг у меня не было, впрочем, как и друзей у Андрея. Нам достаточно было друг друга. Но приятели и хорошие знакомые были, вот и в школе я ближе всех сошлась с Аней. Она была замужем, и она поддалась Стасу. Это я знаю точно — она плакала у меня на плече, но потом как-то быстро успокоилась или сделала вид?

Кроме всего, я тогда чувствовала еще и благодарность к нему — он помог уладить вопрос с кражей денег у ученицы. Школе не нужна была огласка и мне, как классному руководителю, начальство дало время, чтобы уладить все тихо и мирно. Все мои увещевания не привели ни к чему, а помог как раз таки Станислав Викторович. Он без приглашения пришел на классное собрание и «официально» оповестил класс о том, что руководство школы приняло решение обратиться в следственные органы. Что вора само собой — найдут, а потому времени у него — только до завтра. Даже если деньги просто незаметно подкинут, то на проступок закроют глаза, а дальше — «надеюсь — урок всосали. Жизнь продолжается. Кем быть дальше — думайте сами» — дословно. Деньги подкинули.

Когда мы с ним остались одни… отвращения не было, яростного отторжения чужого тела — тоже. Но и смысла в том, что я пошла на это, тоже не оказалось. А вначале было отчаянное оправдание — он там с ней, а значит — можно и мне. Я таким образом тоже спасаю — себя. И, может, я тоже хочу узнать — а не потеряла ли я в своей жизни, так и не узнав, не «попробовав» другого мужчину, кроме мужа? Так вот — не потеряла. Это было… никак. Я не получила никакого удовлетворения от мести, но и не почувствовала себя униженной и использованной. Может потому, что использовала я?

Вежливо поблагодарив, я привела себя в порядок и поспешно ушла, явно оставив его в тихом шоке. Это стало понятно по тому, что в следующие дни он стал доставать меня. Заинтриговала нестандартная реакция? Очевидно. Мне пришлось доступно объяснить ему, что я в нем больше не заинтересована. И не собираюсь никак пояснять это — не считаю нужным. Он совершенно непривычно психовал и злился, злилась и психовала я, наш конфликт был замечен коллегами, на нас стали обращать внимание. Пришлось пригрозить, что пожалуюсь на его домогательства директору.

И еще я поняла про себя: вряд ли мне захочется, да и получится вот так просто переспать с кем-нибудь еще. Я слишком скрупулезно отслеживала — а воспользовался ли он защитой? А потом очень уж старательно отмывала тело и рот, вспоминая, что инфекция может передаваться через слюну. У меня что-то с головой?

Я сделала эту глупость в надежде, что оно мне поможет. Не помогло. Но и не раздавило. Наверное, все дело в Стасе — обходительный, зараза, а обаятельный просто до изумления.

После этого своего «морального падения» откровенных безрассудств я больше не творила, прекратила «душевные самокопания» и разговоры о случившемся с Леной. Принимала на ночь снотворное, а утром — успокаивающее. Собралась в отпуск. Я приняла ситуацию. Это было летом…

Опять у меня хромает хронология. Размышления вытягиваются в логическую цепочку, минуя события. Уже хочется сделать окончательный вывод, найти убедительное оправдание для себя, а не выходит — еще не время. Все-таки нужно было придерживаться хоть какого-то временного порядка.

Я уже втянулась в это писательство, ощутила вкус к нему, перечитывая и осмысливая написанное. Даже стараюсь привести его в соответствие с моим понятием о литературе. А Ленка сказала, что я пишу протокол. Есть такое понятие у юристов. Их специально обучают излагать события в режиме протокола — грамотным языком, сухо, четко и по существу: пошел, увидел, сделал… Может и протокол. И язык тоже… у меня мама — словесник. Только мне кажется, что все еще хуже — на эмоциях я поспешно перескакиваю через время и события. Поэтому получается еще и сумбурно и скомкано. Но для меня все понятно, а это главное.

Отрываюсь от промерзшего окна и немного жалею о том, что переезд пришелся на зиму — неуютное время и неприкаянное. Плюс к нашей с Вовкой временной неприкаянности. Решение уехать зрело давно, но окончательно решилась я как-то разом. И вот — в рекордно короткий срок собраны и отправлены багажом наши вещи. Сумки с самым необходимым стоят у стены в спальне. Заказаны билеты на поезд, я рассчиталась с работы и исключила Вовчика из его замечательного садика. Завтра наш отъезд и о нем не знают ни Андрей, ни Саша — одна только Лена. Я не отвечаю на звонки, не открываю соседу дверь, хотя он пытается прорваться ко мне уже четвертый вечер. Я уже устала прятаться и выходить из дома, согласуясь с его рабочим графиком.