Как я ее укорачивала, вспоминать не хочется, но справилась же, в конце концов? А потом установила на подставку и стала наряжать. У нас на антресолях хранилось много елочных игрушек. Некоторые еще из родительского детства — белочки с шишками, сосульки, домики с заснеженной крышей, елочки в инее, детки на санках и даже один огурец из стекла. Развесить хотелось все, совершенно не придерживаясь никакого стиля и гармонии.

Сын осторожно доставал стеклянные игрушки из упаковок и выложенных ватой коробочек и подавал их мне, а я развешивала, уточняя время от времени:

— Вов, как тебе этот — нормально? Или сюда лучше красный?

Постепенно места внизу не осталось, и я подставила стул, чтобы развешивать всю эту красоту поверху. Вначале прямо перед собой, потом вставая на стуле на цыпочки, а потом, потянувшись…, пошатнувшись…, живот скрутило судорогой страха! А дальше чего и следовало ожидать — не удержала равновесия и рухнула прямо на елку. Страшно вспомнить… Вовчик стоял на той стороне, и если бы не отошел тогда за игрушкой…

Дерево я, само собой, завалила и припечатала всем своим телом, раздавив к такой маме почти все, что успела на нее навесить. Тонкое стекло впилось куда попало — в руки от локтя до кисти, в живот и грудь, в ноги до коленей. Острый металлический держатель от игрушки вонзился под сосок! Даже сейчас жутко вспоминать — как я поднималась, выбиралась, опираясь ладонями и коленями…, резала их, загоняя стекло вглубь…, шипела задушено. Прямо из души рвались матюги, которым ненавязчиво обучала меня Ленка, регулярно их употребляя. Именно тогда их употребление я назвала бы уместным. Если бы я высказалась, то мне точно стало бы легче. Но Вовка же! Он вытаращился и замер с очередным шариком в руке…

— Оп-па, ж ты, м…, сыночка, мама прыгнула, да? Неудачно как! Сейчас… сейчас мы поставим все обратно… — подходила я к нему успокоить, а его глаза округлялись и наливались ужасом и Вовка вдруг заорал, будто его резали. Бормоча что-то успокаивающее, я кинулась к нему, протягивая руки, и увидела, что с них капает кровь. Окинула себя диким взглядом — яркие пятна проступили и на халате. Растопырив пальцы, потерянно подняла перед глазами кисти рук и тонкие темные струйки устремилась к локтям. Первый шок прошел, и я как-то разом ощутила боль! Не сдержалась, зашипев и прикрыв глаза, а бедный Вовка орал, уже не переставая, крепко зажмурив глаза и как корабельный гудок — густым детским басом.

Куда кидаться, что делать — отмываться от крови, вытаскивать стекло? Или успокаивать ребенка? Потерялась…, промелькнуло в голове, что уйди я сейчас и, оставшись один, он испугается еще больше! Задохнулась, что-то перекрыло дыхание, закололо в сердце, в голове вспышка такая… озарение! Или озверение? Что же я делаю с собой, с сыном? Что он сделал с нами? И — ненависть! Лютая, страшная… Вот этот момент и стал не переломным, а окончательным — сейчас я это понимала. Та самая капля…

Пора ложиться спать… Допиваю остаток вина из бокала, хотя уже и не очень хочется, но не пропадать же такому изысканному напитку? Зато утвердилась в своих вкусах — только самый первый бокал представляет собой чистое наслаждение. А потом то ли рецепторы привыкают, то ли алкоголь притупляет восприятие? Встала, ополоснула пустую емкость, выключила бра и подошла к окну… отодвинула тюль. Темно. Мелкий, сухой снежок стучит в окно. По прочищенному тротуару — поземка длинными хвостами. Мимо тусклых фонарей — полосы снега. Занесет опять к утру. Как же мне спокойно сейчас, как мирно…

Сумбурное какое-то повествование получается, скачками, урывками, как и воспоминания. Нужно бы как-то с самого начала, соблюдая хронологию, что ли? Но! Ассоциативная память — во как! Психологи… они такие психологи, от них нахватаешься еще и не такого…

В нашем частном детском саду Новогодние выходные. Их установили родительским голосованием. Если бы хоть одна семья решила водить ребенка в сад сразу после праздника, то вышли бы на работу и воспитатель, и няня, и повар, и охранник. Но Бог миловал. Люди, которые могли позволить себе траты на такой садик, почти все поголовно отдыхали сейчас за границей — на горнолыжных курортах или на теплом море. Поэтому и я сидела сейчас дома — нянечка средней возрастной группы.

Учитель математики и физики в нянечках — нонсенс, но не такая уж и редкость по нынешним временам. Так сложились обстоятельства. Когда мы с Вовкой остались одни, оказалось что я хронически не успеваю… Вечером я забирала его вовремя, но вот утром… парня приходилось будить раньше даже больше, чем на час. А еще доплачивать няне, чтобы она вышла пораньше и приняла его. Я тащила сонного малого через два двора на коляске, укутав одеялом, а он досыпал. Поднимать его в такую рань стало для меня личным кошмаром. Во сколько бы я ни уложила его вечером, утром ребенок отказывался просыпаться, висел на моих руках, жался, глазки слипались, а я будила… тормошила… одевала. Сердце сжималось от почти невыносимой жалости, целовала его, уговаривала…

Раньше сына поднимал и уводил в сад Андрей, он работал совсем рядом и Вовка мог поспать дольше. Я же уходила раньше и до работы добиралась на метро больше часа. Тогда была возможность не уходить из замечательной школы с математическим уклоном, и я этой возможностью пользовалась. Когда она исчезла, то совершенно случайно и очень удачно я узнала — в Вовкиной группе нужна нянечка и зарплата там даже больше, чем в школе, а нервотрепки предстояло в разы меньше. И я ушла из школы, теряя преподавательский стаж, обрекая себя потом на длительные и муторные подтверждения квалификации.

Сегодня шестой день после того, как я рухнула вместе с елкой. И скоро (я посмотрела на настенные часы) — уже через несколько минут к нам зайдет врач — делать перевязку. Я нервничаю, потому что тут имеют место некоторые неловкие моменты. Но и отказаться от его помощи тоже неловко. Это было бы настолько нелогично… понятно же, что ездить на перевязки в поликлинику не так удобно. Это все равно, что открытым текстом заявить, что вижу в нем не только врача, но и мужчину, который волнует. Хотя, что там признаваться? Можно подумать — он ничего не заметил и не понял…

В общем, в голове винегрет и каша из мыслей. Но когда он позвонит в дверь, я открою, впущу его в квартиру и потом разденусь до трусов, делая вид, что совершенно нормально воспринимаю все происходящее. Он же врач… медик. И опять стану покрываться мурашками от его прикосновений… валькирия, блин. И опять сосками хоть номер на телефоне набирай… совершенно неконтролируемая реакция, где-то даже нормальная и предсказуемая — полгода без мужика…, да нет — больше. И, наверное, тут уже не так и важно — нравится он или нет, просто тело реагирует. Мне даже кажется, что если бы ко мне так же прикасался симпатичный дворник Виктор Борисович, то реакция была бы аналогичной. Или нет?

В самом начале была мысль решительно отказаться от услуг соседа, пусть это даже значит мотаться в поликлинику с Вовкой, стоять в очередях и ловить там и в транспорте заразу, передающуюся воздушно-капельным путем. Чего не хотелось категорически. Но потом вдруг поняла, что мой интерес к чужому мужику — это же тоже признак того, что я выздоравливаю, избавляюсь от своей страшной зависимости. Уже избавилась — жарко реагирую на чужие мужские руки на своем теле.

Оживает звонок, я иду и открываю. Саша, как он просил себя называть, стоит за дверью. Он, как вампир, никогда не входит без приглашения. Кроме того — самого первого раза. И я вежливо приглашаю:

— Входите, доктор.

Он понимающе улыбается и у меня появляется стойкое ощущение, что он еще и неплохой психолог. Его улыбка дает понять и мне, что слово «доктор» — это моя попытка эмоционально настроиться, защититься от неоднозначности того, что сейчас будет происходить между нами уже в третий раз.

Саша проходит на кухню, по дороге здороваясь с моим сыном:

— Привет, Володя. Ты сидишь у себя, как мы и договаривались. А я лечу твою маму.