Хотя, не так уж важно, кто эти громилы, и зачем они здесь. Важно, что они нам не рады, и что нам их не одолеть. А я б опалил бороды самым борзым мордам, конечно. Эх, было б их поменьше.

Народу прибавилось — начали показываться местные. Какая-то девчонка с кучерявыми хвостами, похожими на огромные круглые уши, вдруг ткнула пальцем в леди Хэмвей.

— А я ее знаю! — воскликнула она. — Вернее, я ее видела. На портрете в доме господина.

Детина с торчащей бородой махнул свободной рукой на хозяйский дом.

— Того господина? — уточнил он.

— Нет! — с жаром ответила девчонка, и вдруг побледнела. — Другого…

Наемник отлип от эфеса, морда у него стала задумчиво-взволнованная.

— Слушайте, шли бы вы отсюда, — обратился он к нам. — Ближайший город в четырех днях пути, вниз по реке. Но вам нельзя в город, там Старших бьют.

Да замечательно, вообще восторг! Мы рассчитывали на лошадей, пищу и штаны без дыр, а теперь снова плестись пешком по жаре и жрать подножный корм. А как дойдем, наконец, так нас будут бить. Всех, кроме Найриса.

— Эй, зачем уходить, когда солнце садится? — подал голос лучник с крыши сарайки. — Пусть хоть переночуют тут. Места-то — завались.

Я приободрился. Ну вот, первые хорошие слова!

— Кто-нибудь хочет здесь ночевать? — с сомнением спросила леди Хэмвей. — Мне здесь не нравится.

В траве спать лучше, да? И вообще, кому спать, а кому дежурить. Вроде условились караулить по очереди, но почему-то основную часть каждой ночи была моя очередь. Капитан решил, что раз он сам хочет сидеть и таращиться в темноту, то и я хочу. А я бы лучше дрых целую ночь в спальне, вот честно.

— Я думаю, надо остаться, — высказалась Дионте, но без уверенности.

Высказывайся, высказывайся погромче. Моего-то мнения вряд ли кто спросит.

— Дом целителя большой и совсем пустой, — сообщил лучник. — Занимайте, коли желаете.

Капитан повернулся к леди Хэмвей и предложил:

— Альтея, давай останемся.

Та подумала и кивнула. Найрис, матрона и я воздержались. Решение было принято в пользу ночевки. Я был доволен, только слова девчонки с хвостами-ушами засели в голове. Слова про портрет леди Хэмвей в доме некого господина.

Очень быстро стемнело, все местные попрятались. По дорожкам слонялись наемники, драли глотки на ниратанском, ржали, как кобылы. На меня обрушилась внезапная бодрость, и я тоже слонялся, вместо того, чтобы вытянуть ноги на кроватке, обернувшись мокрой простыней. Должен признать, мои симпатии к Ниратану стали меркнуть. Рожа обгорела до хлопьев, пыль все дыры забила, от башмаков вонища невыносимая. Найрис замучил вусмерть навязыванием себя. Пока шли, все были у всех на виду, но если он в поместье начнет мне в уши ссать, я его тюкну по тыковке-то. Просто я при капитане не могу никого тюкать — он агрессию не любит, и мне ее не спускает. Теперь ниратанцы разборки затеяли, и не хотелось бы, честно говоря, в них участвовать. В общем, все-таки поманила меня Родина. Булыжники лойдеринские поманили, плесень, сырость, соль, «Хмельная цыпочка» — любимая пивнушка наша, я б из нее неделями не выходил. Я там столько тыковок пробил, столько денег спустил, столько сисек полапал — некоторые столько за жизнь не пробивают, не спускают и не лапают. Ох, «Цыпочка», одна ты любовь у меня, все сердце мое — твое.

Но ее, «Цыпочки», все-таки мало. Тяжко там жить — вроде и манит дом, а вроде и вспоминать о нем не хочется. Вот Н-Дешью меня заграбастал, когда я тренировочные манекены, спертые из школы, продавал. Меня ж вытурили из школы в семнадцать, за два года до нормального выпуска, и я решил, что раз они мне знания не хотят давать, я у них манекены возьму. А Н-Дешью вообще в городе не работал, это не его была территория, не его дело, но он влез какого-то хрена, и все. Короткая моя свобода кончилась.

Нет, я хоть и не семи пядей во лбу, но и не кретинушка конченый. Я, конечно, понимаю, что мне прямая дорога была в тюрьму — если не за кражи и карточное жульничество, то за дезертирство (а дезертирство в Тиладе — куда страшнее преступление, чем кражи и жульничество). Понимаю, что в очередной драке грохнуть могли; что торговцам дурман-пыльцой, за которую я не особо платил, ибо нечем было — тем вообще грохнуть, как высморкаться. Что работа с незаконченной школой мне светила только в деревенской страже — и это был мой самый благополучный исход. В общем, я понимаю, что только Н-Дешью и сделал меня человеком. Такое бездарное и безалаберное отребье служит при дворе — это ж в голове не умещается. И я понимаю, что должен быть ему благодарен. И я благодарен, правда! Но тяжко мне там.

Замок Эрдли — это такая цепь на глотке, что просто жуть. Распорядок дня — по минуточкам, все пуговки должны быть застегнуты, шнурочки отглажены; одной шишке надо кланяться так, другой шишке сяк, третьей — через перекосяк; когда в карауле стоишь, глазами ворочать нельзя, когда командир с тобой говорит, на него взглянуть не моги… И прочее, прочее. Каждый день брейся и чисть ногти! Не сутулься, не выпячивай пузо! Если пузо само выпячивается, носи корсет! Если башка плешивая, носи парик! Скоро начнут заставлять морду пудрить и румянить… Нет, кому-то такая жизнь нормальна. Для того же Н-Дешью шнурочки гладить и правильно кланяться — как дышать. Он это делает, даже не замечая. Это у меня там — цепь на глотке.

Но хуже всего — это беспредел, конечно. Офицеры там — мрази по большей части. Аристократы с целителями им на макушку плюют, и им остается только нас дрючить. Могут заставить где-нибудь в казарме или в подсобке караул нести день напролет, и, пока стоишь, яблочными огрызками в тебя кидаться. Могут столкнуть в колодец, и часами сверху водичкой поливать. Могут воткнуть иглы в соски, и ходи так весь день. Избить ни за что, просто для потехи — естественно, как поздороваться. Много чего эти твари ворочают, и им ничего за это не бывает. Им можно. Дионте вон с выдумкой над своими издевается — за время пути во дворец я кое-что подсмотрел, и кое-что подслушал. Среди наших тоже есть такие выдумщики. Но меня повеселил один подслушанный момент после телепортации — утром. Когда она спрашивала капитана про меня, мол, если со мной хлыстиком поиграть, заплачу или нет? А то со мной не играли. Но не так, правда, не для забавы. Н-Дешью — один из немногих, которые не забавляются. Было время, когда он этим воздушным хлыстом мне всю жизнь освещал, как солнцем. Ну, я трудный был, неуправляемый. Он хотел меня сломать и заново построить. А воздушный хлыст (любимое заклинание каждого офицера, по-моему) — это боль зверская. Так что нет, Дионте, я не заплачу. Из-за тебя — так точно. Да, я не семи пядей во лбу, но и не кретинушка конченый. Я понял, зачем ты меня уговаривала остаться в Ниратане. И даже если бы мне здесь каждый куст медом вымазали — не остался бы. Потому что тут ты.

Занятно, как я вдруг стал набирать популярность! И мелкой принцессе понравился, и Найрис в меня клещом вцепился, и Дионте слюнями капает, особо не маскируясь. По этому вот последнему поводу, я, пожалуй, буду держаться поближе к своему Н-Дешью — во избежание. Хотя, с ним тоже не расслабишься. Пусть всякие вредоносные развлечения ему не свойственны, зато у него другая червоточина. К мальчикам у него интерес. Когда он меня с улицы забрал, и стал со мной заниматься магией и всеми тонкостями высочайшей службы, я первое время не знал, куда себя деть. Каждый день ждал, что в углу зажмет, к себе в комнату загонит, непотребство какое совершит. Вообще постоянно ждал. Ну, потому что зачем ему со мной возиться, учить меня, ко двору проталкивать? Зачем мои долги выплачивать, дурман-торговцев от меня отваживать, от скотских офицеров защищать? Должна же быть какая-то цель, правильно? Какую-то плату он должен с меня поиметь? Со временем я почти перестал ждать от него непотребств, хотя и не полностью. За четыре года никаких поползновений не было, значит, и дальше не должно быть. Но кто его знает

Он — скрытный тип, его особо не разберешь. Только попав в его группу, я принял его за какого-то добрячка-тюфячка. Тихий, спокойный, голоса не повысит, слова грубого не скажет. Серьезно, за четыре года я ни разу не слышал, чтобы он наорал на кого-то, не видел, чтобы разозлился. Даже на меня не злился, когда я свинячил. Просто беззлобно так выбивал дух — методично, как механизм. Но меня сильно впечатлил первый допрос, который он пустил меня посмотреть. Там не было пыток (может, почти не было), но тот несчастный подозреваемый весь раскиселился, как жидкое тесто, и я тоже знатно струхнул. Потому что Н-Дешью был страшным на том допросе, он был как пустой мешок, набитый Тьмой. Просто злость, агрессия, жестокость, любое желание давить, любые эмоции — это признаки живого человека, а у живого человека всегда есть слабости, всегда есть душа, и есть надежда на этой душе сыграть, достучаться до нее. А в нем не было ни души, ни слабости, ни жизни; это была ледяная потусторонняя сущность, а не человек. Не знаю, это именно он такой, или в елайских снегах все такими рождаются. У них там, я слышал, суровые условия. Там на троне деспот древний, дисциплина лютая, и у всех еще более наглаженные шнурки, чем у нас в Тиладе. Я б там точно не выжил.