Он вонзался ей в рот быстро и глубоко. Полетт задыхалась, ей хотелось кашлять, но рука Соколова не позволяла отвернуться, поэтому она покорно принимала его, давясь размером и вкусом. Чтобы не видеть злого торжества на лице князя, Полетт закрыла глаза. Ей было обидно и горько. Она рассчитывала на взаимное удовольствие, а вместо этого князь пользовался ею, как публичной девкой, как пользовался ею муж, которому она принадлежала по законам Божьим и человеческим.

Внезапно Полетт почувствовала на своих бедрах тепло и легкие касания, так не похожие на прежние ласки князя. Мужские пальцы мягко надавили на ее естество, вынуждая открыться, принялись легонько поглаживать, рождая сладостное томление. Обида и страх отступили, кровь побежала сильнее, между ног сделалось скользко и горячо. Полетт застонала и, желая отблагодарить Антона, плотнее сомкнула губы и напрягла язык так, чтобы между ним и нёбом, куда вовсю проталкивался член ее любовника, сделалось тесно. Одновременно она уперлась босыми пятками в край столешницы и приподняла таз, желая показать Антону, как приятно ей нечаянная ласка, и побудить к дальнейшим действиям.

И действительно, мужские руки развели ей бедра и вслед за тем ее влажного, ждущего естества коснулись теплые губы, принялись нежно целовать и сосать, двигаясь то быстрее, то медленнее. Между набухшими складками плоти втиснулся язык, погрузился глубоко в сочную влагу. Желание нарастало, внутри Полетт словно закручивался тугой и теплый клубок. К языку добавились пальцы, проникая туда, куда язык попасть не мог, и на сей раз никакой боли не было, проникновение отзывалось трепетом в теле. Она ерзала на столе, желая притиснуться ближе и ближе, чтобы между ласкающими ее губами и пальцами вовсе не осталось пространства, чтобы они заполнили ее всю целиком, поселились внутри, навечно стали ею.

Между тем и движения князя в глубине ее рта сделались быстрее. Член, каменный от желания, входил на всю глубину, чему графиня уже не сопротивлялась, а была только рада, потому что также глубоко в нее погружались пальцы любовника. Внутри приятно и сладостно ныло. Язык плясал по ее плоти, точно язычок пламени. Сплетавшийся клубок чистого удовольствия становился все тяжелее, все плотнее. И наконец он лопнул, заставляя Полетт выгнуться дугой и дрожать, до тех пор, пока отголоски испытанного наслаждения перекатывались по ее телу, словно громовые раскаты.

Одновременно кончил и князь, заливая горло Полетт своим семенем, заставляя ее глотать, и глотать, и захлебываться от солоноватого вкуса утоленной страсти. Когда она выпила его досуха, ладонь на ее затылке обмякла, Антон тяжело опустился на стул.

Полетт, находившаяся в каком-то тумане, приподняла тяжелые веки и лениво следила, как дворецкий наполняет подставленный князем бокал, как ударяется в хрусталь темно-бордовая струя, заливая его насыщенной тьмой. Медленно графиня возвращалась к действительности. Она лежала нагая среди остатков еды и посуды. Полетт ощущала свои раскинутые в стороны бедра, упирающиеся в скатерть пятки и груди с торчащими навершиями сосков. Вернулась неловкость из-за того, что слуга видит ее такой и оттого, что он видел ее прежде, бесстыдной, извивающейся на скатерти, подставляющей себя откровенным прикосновениям и жадно поглощающей член князя.

О да, она отчетливо помнила ласки Антона, сперва бывшего грубым, а затем все же подарившего ей наслаждение. Некая смутная мысль беспокоила Полетт. Теперь, когда туман страсти потихоньку рассеивался, она вспомнила, что князь все это время стоял рядом с нею, рукой держа ее голову, а в таком положении не очень-то удобно было касаться ее губами. Полетт покраснела и принялась подниматься со скатерти, из-под опущенных ресниц разглядывая Соколова. Он сидел, откинувшись на спинку стула, с опущенными веками, с порочным изгибом жестких красивых губ под черными усами, колкость которых она непременно должна была ощутить.

Затем она перевела взгляд на невозмутимое лицо дворецкого. Оно не отличалось аристократичной тонкостью черт, но тем не менее было не лишено приятности: нос с четко очерченными ноздрями, большой чувственный рот, широкие светлые брови, приподнятые вверх, точно в изумлении. В отличие от хозяина, слуга был чисто выбрит. Почувствовав интерес графини, дворецкий быстро взглянул на нее и также быстро опустил глаза. Полетт успела лишь различить, что они были светлыми, голубыми.

— Продолжим в спальне, графиня. Я хочу видеть твое совершенное тело на своей постели, в обрамлении мехов и шелка.

— Но я…

Подобрав с пола порванное платье, Полетт попыталась было натянуть его, однако Антон остановил ее:

— Оставь эти лохмотья. Я куплю тебе сотню новых платьев.

Сомнения не покидали графиню, она никак не могла решить, хочет ли продолжения этого вечера или будет лучше вернуться в гостиницу. Что-то странное, пугающее чудилось ей в происходящем — в нетерпящем возражений тоне князя, в слепой отрешенности слуги.

— Как же я пойду? Что подумают слуги? — неуверенно спросила она.

— Мои слуги обучены не думать. Но если тебе холодно, изволь.

С этими словами Антон взялся за скатерть и одним быстрыми движением сдернул ее со стола, доводя учиненный ими разгром до состояния полнейшего, первозданного хаоса.

Полетт приняла скатерть, не решаясь обернуться в эту запачканную, покрытую липкими пятнами материю.

— Чего ты медлишь? Пошли. Я уже вновь хочу тебя, — поторопил ее Соколов.

— Быть может, вашей гостье будет удобнее в этом? — вдруг спросил дворецкий, снимая с себя золотую ливрею с изображением сокола и накидывая ее на плечи графине. Благодаря тому, что слуга был значительно выше и крупнее ее, ливрея укутала Полетт до колен.

Антон хохотнул.

— Ты подал чудесную мысль, Северин. Теперь ее сиятельство выглядит, как моя прислуга, а это открывает простор для воображения. Ну же идем!

Князь устремился прочь из столовой. Полетт осторожно двинулась за ним, стараясь беречь ноги от валявшихся на полу осколков. Поведение любовника по-прежнему беспокоило ее, не меньше смущало и присутствие слуги, которого князь не торопился отсылать прочь.

— Уже поздно, Антон, — попробовала было спорить графиня. — Прошу, проводи меня обратно в гостиницу!

— Ты собираешься вернуться туда нагая? Воображаю, как удивиться портье. Не мели чепухи. Утром я отправлю мальчика к портному с наказом привезти приличное платье, а пока будь моей гостьей. Желанной гостьей. Если тебе неудобно идти босиком, это поправимо. Северин, помоги моей гостье!

Ожидавшая, что дворецкий таким же чудесным манером отыщет ей туфли, Полетт была немало удивлена, когда вместо этого он ловко подхватил ее на руки, точно всю жизнь тем и занимался, что носил женщин в опочивальню хозяина.

— Но я могу идти сама, — запротестовала было Полетт, неожиданно оказавшись прижатой к широкой груди слуги так крепко, что могла различить удары его сердца. От тела мужчины струился жар, как от печки.

— Не спорьте, графиня. Поверьте, так будет лучше, — услыхала Полетт тихий шепот.

Спальные покои князя были способны поразить самое взыскательное воображение. Стены покрывали дубовые панели с резьбой, над которыми уверенной кистью художника были изображены сцены любви Венеры и Адониса. Огромное ложе венчал светло-золотой балдахин с вышивкой и аппликацией в виде хищных птиц. В таких же золотистых тонах была выдержана обивка мягкой мебели. Роскошное соболиное покрывало лежало на постели, не менее роскошная медвежья шкура была брошена на полу, у ног. Возле кровати располагался резной туалетный столик с зеркалом и стульями по обеим сторонам, дальше, в глубине спальни, близ печи с изящно расписанными изразцами стояло кресло для чтения, на подлокотнике которого умостилась раскрытая посередине книга.

Князь опустился на стул, широко разведя бедра и, верно, призывая графиню полюбоваться своей великолепной оснасткой. Мужское достоинство, и теперь немаленькое, безжизненно висело среди жестких курчавых волос. Не привыкшая общаться с мужчинами столь откровенно, Полетт осторожно присела на кровать.