Обессилев, она упала ему на грудь, даже теперь не желая выпускать его из плена своих чресел. Сквозь дымку покоя Полетт чувствовала, как под щекой часто колотится его сердце. Чувствовала жесткие волоски, что щекотали ей губы, чувствовала ласковое солнечное тепло. Разморенная, блаженная, она внимала стуку его сердца и улыбалась неведомо чему.

— Вы точно кошка, графиня.

— Что? — не поняла Полетт.

— Ваша улыбка. Она совсем кошачья.

Он тоже улыбнулся. Лицо его было расслаблено, взор спокоен.

— Я давно хотела сделать это: Северрррин, Северрррин, Северррин, — замурлыкала Полетт, и впрямь ощущая себя кошкой. Она потерлась щекой о грудь мужчины, впитывая его совершенно особый, ни с чем не сравнимый аромат, который после акта любви сделался еще сильнее.

— Что вы делаете?

— Мне нравится, как вы пахнете. Я хочу пахнуть вами.

Кожа Северина была влажной от пота, и это тоже ей нравилось. Он был воплощением ее грез. И он был рядом — невымышленный, настоящий. А до того, что станется завтра, Полетт не было никакого дела. Сейчас, в этот момент, она чувствовала себя абсолютно счастливой.

Растопырив пальцы, она принялась водить ими по груди, по рукам, по лицу мужчины, точно слепая, повторяя контуры его губ, скул, бровей. Перебирала пряди волос, легко касалась тонкой чувствительной кожи век, обрисовывала высокий лоб и виски. Он перехватил ее руку и принялся поочередно целовать пальцы от мизинца к большому, от ногтей до ладоней — неторопливо, легким касанием губ, а затем и более волнующе — втягивая их в рот, и поглаживая языком, и ласково прикусывая. Это было так просто, так изыскано и это разило наповал, минуя кожу и плоть, прямо в душу. Ее душа была полна им до пределов. Нет, беспредельно.

Северин подвинулся, давая ей место. Графиня устроилась на боку, головой на сгибе его локтя, радуясь узости ложа, не позволявшего ей восстановить свою целостность. Она больше не желала быть целой, она желала быть частью, частью его.

— Вы ведь не хотите… — начала она и услыхала краткое:

— Хочу. Мне всегда будет вас мало.

И одни только эти слова родили внутри нее вибрацию. А уж когда он принялся скользить свободной рукой по ее телу, повторяя его изгибы и задерживаясь в чувствительных местах, Полетт глубоко, гортанно застонала. Его кожа под ее губами была соленой и влажной. Она притиснулась к нему вплотную, заставляя его руку переместиться к ней за спину. Он повторял линию ее позвоночника, она судорожными обрывистыми движениями ласкала его плечи. Он массировал точку, где поясница переходит в ягодицы, она закинула ногу ему бедро, раскрываясь для него. Он медлил входить в нее, и тогда она сама направила его рукой, изогнулась, давая заполнить себя до отказа и двигаться внутри, воплощая пульсацию жизни.

После она лежала рядом, умиротворенная, счастливая, насытившаяся его близостью. Пряди ее волос укрывали их, словно плащом. Никогда, — подумала Полетт, соскальзывая в дрему. Не отпущу никогда. Все девять жизней буду рядом.

Пробудилась графиня от острого чувства пустоты. Это было внезапно, как падение, ее точно вышвырнуло из сна. В свете единственной умирающей свечи она видела, как Северин собирает разбросанные по полу вещи.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Полетт.

— Теперь вы, верно, захотите, чтобы я ушел, — бесстрастно отвечал управляющий.

— Зачем бы мне этого хотеть? — не поняла графиня.

— Он всегда так делал.

Это «он», и это спокойное принятие за должное того, что вовсе не было должным, резануло Полетт по сердцу. Она приподнялась на локте, затем села на узком ложе, чувствуя под собой смятые простыни. Обеими руками откинула назад волосы, отчего груди ее призывно качнулись.

— Если я спрошу, вы ответите мне? — голос прозвучал хрипло.

— Спрашивайте, графиня.

— Почему князь вас отпустил?

— Он разозлился на меня из-за вас.

— Вы любили его? В том письме он писал, что вы единственный, кто станет о нем сожалеть.

— Его сиятельство был сложным человеком. Порой великодушный, а порой, напротив, себялюбивый и бескомпромиссный. Я понимал, что им движет и, понимая, мог влиять на его решения. Мне казалось, так будет правильно.

Говоря, он принялся одеваться. Полетт, чувствуя, как ей становится все холоднее, встала с кровати, подошла к Северину, обняла его, прижалась щекой и всем телом, и попросила:

— Пожалуйста, не надо сравнивать меня с ним. Если вам это не неприятно, останьтесь со мной на ночь? Здесь или в моей спальне, где угодно. Только не уходите. Я люблю вас.

Признание легко сорвалось с ее губ. Она не хотела бояться и лгать, ложь была противна прямой, открытой натуре Полетт. Не хотела сомневаться, потому что опасалась увязнуть в сомнениях, как в болоте. Она просто хотела быть рядом с любимым человеком. Графиня почувствовала напряжение его мышц, однако Северин не предпринимал попыток отстраниться, и это придало ей уверенности.

— Уедемте за границу? Там никто нас не знает, никому нет дела до того, что я графиня, до того, женаты мы или нет. Я представлю вас своим мужем. Мы будем плавать в море ночью, под сиянием звезд и ваших глаз, будем есть спелые фрукты, будем кормить маленьких звонкоголосых птичек, которые делают сотни взмахов крыл в минуту, будем ходить босиком по обжигающему песку. Да мало ли что можно придумать!

— Вы не сможете отказаться от общества, — с сомнением возразил управляющий.

— Мне не нужно общество, в котором нем нет вас, — убежденно отвечала она. — У меня было достаточно времени подумать над этим.

— Графиня…

— Полетт, меня зовут Полетт. Хотя бы раз назовите меня по имени!

— Полетт, нам нет нужды обманывать и скрываться. Я богат. Князь оставил мне свое состояние и титул. Он выправил бумагу о том, что я являюсь сыном его отца.

Северин пытливо вгляделся ей в лицо, верно ожидая или боясь какой-то совершенно определенной реакции. Однако Полетт ничего не знала об этих ожиданиях. Ей было безразлично, кто его отец, главным было то, что она могла быть с ним, и Северин не отрицал за ней этого права. Но все же любопытство побудило ее спросить:

— А это действительно так?

— Очень надеюсь, что нет, хотя поручиться не могу.

— И как вы намерены распорядиться свалившимся вам на голову богатством?

— Прежде всего, я дам свободу крепостным и предложу им работать на меня за плату.

— Вы еще больший революционер, чем Остроумов!

— А затем женюсь на вас, коли вы дадите свое согласие.

Эпилог

Графиня Пелагея-Елена-Мария-Августа Кристобаль и князь Северин Соколов обвенчались осенью 1848 года в церкви святого Дамиана-на-набережной, что подтверждено записью в церковно-приходской книге. Их союз был благословлен тремя детьми. В свете новый князь Соколов прослыл революционером, поскольку одним из первых дал вольные крепостным и заключил с ними договоры, предусматривающие выплату жалования за их труд. Княгиню Соколову любили за участливость и доброту, а мужья ставили в пример строптивым женам, поскольку мнение супруга было для княгини непрекословно. Полетт и Северин прожили долгую жизнь, пронеся свои чувства через года. Нет, они не умерли в один день. Княгиня пережила князя на целых четыре года, показавшиеся ей нескончаемыми, и умирала с улыбкой на устах, предвосхищая долгожданную встречу. Их могилы находятся рядом, а на надгробиях под именами высечены стихи Пьеро Поцелуева и надпись: «Сквозь вечность — вместе».