[1] К началу XIX русская знать садилась обедать не в полдень, а около четырех-пяти часов вечера.

[2] Имя Виктор означает победитель.

[3] Среди всех бальных танцев мазурка и котильон являлись наиболее важными, по той причине, что после мазурки кавалер вел даму к столу на ужин, где можно было пообщаться, пофлиртовать и даже признаться в любви.

[4] Желтовато-коричневый цвет, назван в честь вымышленного существа камелопарда — помеси верблюда и леопарда.

Князь прислал за Полетт карету из резного дерева, расписанную сценами соколиной охоты. Карету влекла четверка лошадей серой в яблоках масти, их хвосты и гривы украшали атласные ленты, ход был плавен и быстр, точно они не бежали, а струились над землей. Принужденные остановиться, лошади нетерпеливо и нервно пританцовывали на месте. Не успела Полетт выйти из дверей гостиницы, как с запяток кареты ловко соскочил выездной лакей в завитом белом парике и треуголке и услужливо распахнул перед нею дверцу. Внутренняя обивка кареты была выполнена из шелка охряно-золотистого цвета, того же цвета был жилет кучера, и ливреи лакеев, и ленты в лошадиных гривах. Такое внимание немало польстило графине, отчего уголки ее губ приподнялись, и она блаженно сощурилась, как кошка на мартовском солнце. С места лошади тронулись быстро и также быстро устремились вперед. Часто застучали копыта, за окном замелькали фасады домов, цветочные клумбы и деревья, целые улицы. Кучер правил лихо, с зычным криком «Поберегись!» обгонял другие экипажи и бредущих по тротуарам пешеходов.

В отличие от большинства новых знакомых Полетт, Соколов не снимал жилье, а имел на водах собственный особняк. Карета въехала в чугунные ворота и через подъездную аллею устремилась к крыльцу. Князь сам встречал свою гостью на пороге. Он выглядел умопомрачительно во фраке серо-голубого сукна с серебряными пуговицами в виде львиных голов, в жилете белого шелка и черном галстуке, заколотом бриллиантом. Светлые брюки плотно облегали мускулистые бедра князя. Как вежливый хозяин Соколов устроил Полетт экскурсию по дому: показал бальную залу с колонами, провел в обе гостиные — большую и малую, похвалился библиотекой, где в высоких шкафах за стеклами хранились сочинения греков и римлян, и даже пригласил в святое святых всех мужчин — рабочий кабинет, буквально набитый произведениями искусства и бесценными безделушками: табакерками, статуэтками, акварелями старинных и современных мастеров и непременными книгами в витринах.

Знакомство с главным украшением особняка князь приберег напоследок. Им была оранжерея, вход в которую начинался в крытой стеклянной галерее, соединенной с основным домом. Здесь уже плыл густой цветочный аромат. Целая аллея благоухающих жасминов, пышных бульденежей, нежных камелий и непременных для всех без исключения садов королевских роз была устроена к восхищению гостей. Из различных уголков земного шара в оранжерею свезли пальмы, упирающимися своими кронами в стеклянный свод, померанцевые деревья, такие высокие, какие редко вырастают и под южным солнцем. Пряно благоухал лавр. Наливались гроздьями виноградные лозы. В зелени плюща резвились шаловливые мраморные сатиры. В центре оранжереи бил водомёт[1], поднимавший к прозрачному куполу тонкую высокую струю, ниспадающую в чашу в форме раковины. По дну этой раковины были рассыпаны небольшие цветне камешки, среди которых Полетт признала лазурит, яшму, сердолик, агаты всех цветов и прозрачные кварцы, а над ними призрачными тенями скользили огромные золотисто-оранжевые карпы. Они совсем не боялись, и когда графиня наклонилась над чашей, чтобы рассмотреть их поближе, рыбы, в свою очередь, тоже поднялись к поверхности, смешно разевая круглые рты в надежде на угощение.

Утолив любопытство гостьи, Антон пригласил Полетт в столовую. Высокий дворецкий в напудренном парике, в ливрее с княжеским гербом и обтягивающих штанах черного сукна торжественно распахнул перед ними створки дверей, украшенных позолотой и лепниной. Воодушевленная оказанным ей приемом, Полетт приветливо улыбнулась слуге и тотчас позабыла о нем в предвкушении ужина и других чувственных удовольствий.

Столовая была исполнена в стиле рыцарского зала. В простенках между резными деревянными панелями на алом шелке висели скрещенные мечи и щиты, на специально утроенных постаментах стояли начищенные до блеска шлемы, с потолка свешивалась люстра в виде колеса на трех длинных цепях, увенчанных бронзовыми листьями и желудями, цветные витражи на окнах изображали библейские сюжеты. С балкона доносилась музыка — там играл целый оркестр. Возле входа в столовую стояло апельсиновое дерево в кадке, усыпанное множеством ярких, словно новогодние шары, плодов и белых, будто восковых цветов, источающих чарующий аромат, какими часто украшали невест. Это показалось графине счастливым предзнаменованием. Проходя мимо, Антон сорвал апельсин и протянул своей гостье со словами:

— Примите это китайское яблоко в знак нашего с вами союза.

При этом он так смотрел на нее, что Полетт почувствовала себя Евой перед змеем-искусителем. Она понимала, что слаба и не сможет противиться соблазну, таящемуся в темных глазах князя, в его чуть снисходительной улыбке, точно ему ведомы все ее тайные мысли. Желание поддаться искушению сделалось непереносимым.

Князь подвел Полетт к овальному столу. На белой скатерти, расшитой виноградными листьями, стояла фарфоровая посуда с изображением сцен охоты. Столовые приборы золоченого серебра украшало изображение сокола. В широких хрустальных вазах, сверкающих своими гранями, словно бриллианты, лежали фрукты и конфеты, в серебряных розетках горками был насыпан засушенный миндаль с солью, а на стоявшей перед нею тарелке к своему удовольствию Полетт нашла пурпурную розу.

Стол освещали золоченые свечи, источающие аромат розмарина и шалфея. Их приглушенный колеблющийся свет создавал иллюзию уединения, столь прочную, что ее на нарушали ни играющие на балконе музыканты, ни дворецкий князя, самолично прислуживавший хозяину и его гостье. Из кушаний подавалась рыба, то нарезанная тонкими ломтями то, напротив, запеченная целиком, чтобы отщипывать от нее по кусочку, была икра, перепелиные яйца, запеченный сельдерей, спаржа. Присутствовала отборнейшего качества зелень и изобилие самых разных фруктов: виноград, груши, яблоки и сливы, сочня смоква и даже ананасы. Когда дворецкий поставил на стол серебряное блюдо с устрицами, Полетт не сдержала изумления:

— Позвольте, князь, но как вам удалось раздобыть устриц столь далеко от моря?

Все выглядело очень аппетитно и дразнило возбуждающими ароматами, однако графиня, надеясь на романтичное продолжение ужина, ела небольшими порциями. Единственное, перед чем она не смогла устоять, оказалось мороженое. Князь, как и она, от всех поданных блюд откладывал понемногу, зато с откровенным удовольствием пил вино. Откинувшись на спинку стула, он любовался поверх бокала, как графиня набирает мороженое в ложку, как подносит ее к губам, слизывает вспененную массу и жмурится от наслаждения.

Пока она лакомилась, Антон жестом отпустил музыкантов, и Полетт, чувствовавшая на себе обжигающие взгляды князя, восприняла наступившую тишину как сигнал к другому, не менее ожидаемому и приятному действу. Она отодвинула мороженое, предвкушая, как Антон пригласит ее в спальню под предлогом показать ее убранство[2] или вовсе не скрывая своих намерений, как неторопливо освободит ее от платья, вытащит шпильки из ее волос и примется осыпать ласками, от которых она растает, как только что таяло мороженое у нее на языке.

От своих откровенных фантазий Полетт порозовела, что очень ее красило. Точно прочитав ее мысли, Антон подал Полетт руку, но едва она коснулась его ладони, как князь рывком поднял ее, привлек к себе и жадно припал к губам, не то целуя, не то кусая. Графиня чувствовала во рту терпкость вина, которое пил Соколов, и солоноватый металлический привкус крови. Язык князя двигался яростно, мощно, графиня представила, что также будет двигаться внутри нее его плоть и смутилась этому напору.