Около пяти часов графиня, как обычно, просила подать в кабинет обед. Дверь отворилась, на пороге появился герой ее грез с подносом. Полетт улыбнулась:

— Входите, Северин, буду рада сделать перерыв. Боюсь, я переоценила собственные сил, работа управляющего оказалась куда сложнее, чем я могла вообразить.

Говоря, она мысленно осматривала себя с головы до пят. С утра Аннета уложила ей волосы в высокий узел, оставляя открытой линию шеи и плеч. Ее дневное платье было совсем простым, из синего шелка с круглым вырезом и маленькими стеклянными пуговками. Поверх платья Полетт накидывала вязаную шаль, спасаясь от неизбывного, пробирающего до костей холода.

— Ставьте обед сюда, пожалуйста.

Она вскочила и принялась освобождать пространство среди завалов книг и бумаг. При этом шаль соскользнула с ее плеч и упала на пол. Полетт наклонилась поднять ее, в то же время склонился и Северин, и когда она коснулась шали, его рука легла ей на запястье. Лицо слуги оказалась так близко, что графиня могла разглядеть поры его кожи, россыпь веснушек на щеках и напряженный излом рта. Затем она подняла глаза выше и натолкнулась на взгляд небесно-голубых глаз. Мгновение, показавшееся ей вечностью, Северин смотрел на Полетт, безотчетно поглаживая ее запястье большим пальцем. Затем, точно опомнившись, он забрал шаль из ее ослабевшей руки и бережно укутал ей плечи.

— Простите, ваше сиятельство, — обронил слуга.

— Нет, ничего, спасибо, — хрипло отвечала Полетт, путаясь в словах и собственных чувствах. Губы ее пересохли. — Чему обязана удовольствию видеть вас? Здоровы ли лошади? Боюсь, если с ними случится неприятность, мой покойный супруг станет преследовать меня во снах.

Она хотела спросить вовсе не о лошадях, а о вчерашнем вечере, но ей не хватило духу.

— У лошадей вдосталь сена и овса. Как доделаем конюшни, примемся запасаться на зиму. Давеча кузнец перековал Берту, подковы у ней совсем стесались.

Из любых иных уст речи об обустройстве конюшен скоро начали бы утомлять Полетт, однако слушать Северина она могла бесконечно. Ей нравился этот мужчина, нравился много сильнее, чем допустимо между хозяйкой и слугой. Абсолютно все было в нем хорошо: и спокойная уверенная сила, которую он не выпячивал, но которая тем не менее виделась явно, поскольку была самой его сутью, и мягкая картавость в его голосе в те минуты, когда он бывал чем-то увлечен или, напротив, обеспокоен, и его не совершенные, но такие светлые черты, и даже само звучание его имени. Ах, если бы только было возможно, Полетт обратились бы кошкой, запрыгнула ему на грудь и мурлыкала не переставая: Северррин, Северррин, Северррин… Она хотела его мучительно, до слез, до тугого узла в груди, распутать который мог лишь он один. И не знала, как ему о том сказать. Памятуя речи Женечки Алмазовой об особом слуге, Полетт не решалась обнаружить свой интерес, боясь, что Северин ответит, но ответит не ее женскому началу, а воле хозяйки.

— Спасибо, Северин. Как хорошо, что лошади в надежных руках. Я, право, не люблю их так, как любил покойный граф Кристобаль, но все же не желаю, чтобы им было плохо.

— Да я, в общем-то, не о лошадях толковать пришел, а больше за вас беспокоюсь. Не дело молодой женщине день-деньской просиживать над счетами. Кабы вы согласитесь принять помощь, я мог бы взять часть ваших забот на себя. У его сиятельства я нередко подменял управляющего, когда тот объезжал имения, и мало-мальски поднаторел в этой работе. Я не претендую на место постоянно, и едва вы найдете сведущего человека, с радостью вернусь на конюшню, куда вы меня определили.

А ведь приискивая человека на место управляющего, графиня не подумала о Северине. Вернее, думать-то она о нем думала, но совершенно в ином ключе. Хотя отчего бы и впрямь бывшему дворецкому князя Соколова не управиться с хозяйством графини Кристобаль?

— Вы вновь приходите мне на помощь, когда я в том нуждаюсь. Вы даже не представляете, насколько я буду вам признательна, если вы снимете с меня эту обязанность. Разумеется, место управляющего за вами, я не стану искать вам замену, пока вы сами не попросите расчета.

С этого дня жизнь вошла в привычную колею. Северин прекрасно справлялся с новыми обязанностями, и едва Полетт уверилась, что в ее присутствии нет нужды, как принялась собираться в дорогу. Настало время выполнить обещание, данное родителям, да и мальчики в каждом письме все настойчивее пытали, когда же, наконец, увидят мать. Была и еще одна причина, заставлявшая графиню бежать из столицы — ее растущая привязанность к Северину, желание видеть его непрестанно, постоянное томящее беспокойство, которое унималось лишь подле него. Графиня не знала, что делать с этим томлением, на знала, куда себя деть и чем отвлечь. Поэтому она придумала скорый отъезд, надеясь, что в разлуке невидимые путы ослабнут и она сможет сбросить их так же легко, как сметают паутину с лица.

К родителям они прибыли вместе — Полетт и отправленное ею письмо с сожалениями о невозможности приехать. Столько было слез, столько радости! Увидев дочь после тринадцатилетней разлуки, матушка рыдала, не таясь. Даже суровый Николай Артамонович, и тот подозрительно шмыгал носом, когда обнимал графиню.

— Уж и не знаю, чему верить: не то написанному, не то собственным глазам! — в руках отец держал то самое письмо.

Приплелась старая нянюшка, принялась гладить воспитанницу по лицу, по волосам, целовать ей руки:

— Касаточка моя! Как подросла, как расцвела! Уж и не чаяла больше тебя увидеть, ан нет, судьба припасла для меня подарочек!

Прибежали сыновья. Графине забавно было смотреть, как борются они с собой, порываясь обнять ее и одновременно не желая уронить своей мужественности, в столь юном возрасте особенно хрупкой, а оттого требующей непрестанного утверждения.

На помощь пришел дед:

— Ну-ка, Иван, Андрей, быстрее поцелуйте матушку да помогите ей разобрать вещи с дороги, тут без мужской руки не обойтись.

В ответ на удивленный взгляд Полетт отец немного смущенно, точно застигнутый за чем-то сомнительным, пояснил:

— Староват я язык ломать об заморские имена, вот и переиначил на привычный лад.

А дальше пили чай с малиновым вареньем и много говорили обо всем подряд. «Цел еще малинник на краю леса?» — «Да что ему сделается, только гуще разросся. Теперь и мимо не прошмыгнешь, обязательно дань возьмет царапинами да порванным платьем». — «А лесничий наш, Петрович?» — «Староват стал по буреломам бродить, теперь лесничим его сын, Петр». Мальчишки крутились рядом: «Да покажем мы тебе твой малинник, мама, и с новым лесничим познакомим, и на обрыв отведем, где ласточки гнездятся».

Сыновей графиня нашла возмужавшими. У Хуана начал ломаться голос, он уже вымахал ростом с Полетт и в скором времени обещал ее перерасти. Андрес вовсю стремился за братом и во всем ему подражал. Мальчики были совершенно очарованы незатейливым деревенским бытом. В большом имении бабушки и дедушки находились занятия, о которых прежде они не подозревали. Кристобаль растил сыновей в почтении и покорности, а тут на них обрушилась очаровательная простота нравов и бескрайность просторов. Никто не препятствовал наследникам графского титула бегать с дворовой ребятней, или идти на летнее, жаркое поле или, разморившись в духмяном разнотравье, дремать в тени какого-нибудь стожка, или бродить среди мрачного ельника, надеясь повстречать заросшего лишайниками шурале[1].

Мальчики охотно откликались на переиначенные дедом имена, и вскоре Полетт тоже принялась звать их на родной манер. После холодного и отчужденного Кристобаля, основной наукой которого было не уронить собственного достоинства, грубовато-простой дед сделался для них непререкаемым авторитетом. Мальчики вили из него веревки, но и слушались беспрекословно. Полетт только диву давалась, как Николаю Артамоновичу, никогда не баловавшему вниманием дочь, в одночасье удалось околдовать внуков.

Графиня заняла свою детскую комнату, окна которой выходили в сад, и засыпала под птичьи трели да кваканье лягушек в пруду. Она отдыхала душой от суеты, наслаждалась тишиной и покоем. Однако среди тишины отчетливее звучал голос сердца, и Полетт, надеявшаяся позабыть об увлечении Северином, вместо того убедилась в крепости своих чувств. Управляющий был ее постоянным спутником на прогулках, она видела его в каждом случайном прохожем, в любом разговоре ловила отражение собственных мыслей о нем.