Графиня подошла к деннику. Завидя приближение хозяйки, Берта вытянула длинную шею, скосила большой задумчивый глаз. Северин похлопал лошадь по шее, и Берта тихонько заржала в ответ. Полетт подумала, что сама охотно обратилась бы в кобылицу, лишь бы Северин также холил и нежил ее. Он-то явно не считал, что Берте не хватает пыла.

— Смелее! — подбодрил Полетт управляющий, ничего не ведавших о ее обидах.

Графиня слышала восторг в его голосе, с которым обычно он отзывался о конюшне и лошадях. На раскрытой ладони Полетт протянула Берте угощение. Та осторожно приняла его, обдав горячим влажным дыханием.

— Хотите еще? — спросил Северин у Полетт.

Я хочу вас, едва не сказала графиня, и чтобы слова не вырвались из ее уст, прикусила нижнюю губу. Она не хотела навязываться Северину без подтверждения того, что желанна, не хотела превращать его в особого слугу. Любое принуждение было противно тонкой, чувствительной натуре Полетт. Не дожидаясь ответа, управляющий протянул графине второе яблоко и на сей раз, точно вняв ее немой мольбе, не отнял руки, а стал позади и, приобняв за талию, подтолкнул ближе к деннику. Вечная, как мир, картина: мужчина, женщина и яблоко. Князь Антон тоже предлагал ей яблоко, но оно оказалось с гнильцой, это же был истинный плод райского древа.

Берта приняла подношение, слегка коснувшись губами ладони Полетт. Невольно графиня испытала прилив нежности — такой трогательной показалась ей осторожность этого большого животного. Было что-то волнующее в том, как Берта брала яблоко, как быстро съедала его, похрустывая, а затем склоняла голову, ожидая, не перепадает ли новое лакомство. Это прямодушное лукавство позабавило графиню.

— У вас найдутся еще яблоки? — спросила она Северина, не зная, чего ей хочется больше — порадовать Берту или вновь ощутить пальцы управляющего поверх своих.

Он рассмеялся:

— Кабы я знал, что вы пойдете со мной, припас бы целый мешок. Куда отвести вас теперь? Я взял на себя смелость нанять в ваше отсутствие садовника. Он привел в порядок сад и обещал высадить цветы в оранжерее. Сам я за ним не следил, хватало других дел, но коли вы приехали, можем вместе взглянуть на работу.

И вновь Полетт кинула, радуясь, что нашелся предлог остаться с Северином подольше, делить с ним заботы и свершения, слушать его голос, лившийся ей в уши почти чувственной лаской. В этом было некое светлое волшебство — рука об руку прогуливаться по саду, за несколько недель ее отсутствия превращенному в подлинное произведение искусства. Графиня помнила его буйно разросшимся, засыпанным мусором, с разрушенными клумбами.

Однако ныне перед ней предстала совсем иная картина. Кусты приобрели изящные очертания, клумбы были полностью восстановлены и засыпаны жирной темной землей, откуда-то из небытия извлечены кованые скамейки и мраморные статуи, расставлены вдоль дорожек и в живописных укромных уголках. Какие только растения здесь не росли, какие только цветы не радовали глаз! Пышные хризантемы и астры, роскошные розы с бархатными лепестками, гортензии нежных оттенков голубого, лилового и розового, душистые очаровательные петунии, стройные флоксы с пышными кистями соцветий, и розмариновые кусты, и кислый южный кизил, и высокие акации, спускающие до земли свои ветви, и многое, многое другое. Среди зарослей была расчищена дорога к ажурной беседке, рядом был замыслен водомёт с круглой чашей, над созданием которого как раз корпел один из слуг. На вопрос, где же садовник, слуга охотно пояснил, что тот отправился за новыми растениями.

Хотя Полетт и хотела отблагодарить садовника за старания, его отсутствие вовсе не расстроило ее, напротив, она радовалась нечаянному уединению с Северином. Они шли так близко, что чуткие ноздри графини улавливали его запах — так, верно, мог пахнуть солнечный свет, имей он физическое воплощение. Полетт боролась с желанием потереться, точно кошка, о своего управляющего, затем чтобы впитать этот солнечный запах и греться им в уединении.

Северин провел ее по дорожкам, заново засыпанным гравием, сопроводил к пруду, освобожденному от тины и засаженному нежными печальными ненюфарами. Управляющий держался с уверенной простотой, точно сам был владельцем особняка, и графиня в который раз порадовалась, что оставила за Северином это место — никого более подходящего она не смогла бы и измыслить. Ей осталось только пожалеть, что сад был не бесконечен, да и злоупотреблять временем Северина не хотелось, Полетт прекрасно помнила, как сама засиживалась допоздна, разбираясь с делами. По окончании прогулки она сердечно поблагодарила управляющего и спросила, может ли заходить к нему изредка, чтобы лучше вникнуть в хозяйственные вопросы.

— Разумеется, это же ваш кабинет, — последовал ответ.

Полетт от всей души надеялась, что он был искренним, а не продиктован уважением к ее статусу.

Ввиду начала сезона посыпались приглашения от старых друзей, узнавших о ее возвращении из-за границы, и от новых менжимских знакомых. Воротилась Женечка — томная, веселая, раздавшаяся пуще прежнего и гордая безмерно своею беременностью, которую она несла, точно хрустальную вазу. Баронесса Алмазова была из тех редких женщин, каких беременность не уродовала, а красила. Лицо ее ровно светилось изнутри. Вся она была обращена внутрь себя, прислушиваясь к происходящим в организме изменениям.

— На сей раз будет девочка, верно тебе говорю. С мальчишками меня тошнило постоянно, а тут ношу и не чую ноши. И всего хочется: то винограду, то дыни, то ананасов, все в радость. Так тепло внутри, так ясно. Мы с Алексеем Михайловичем решили назвать дочку Надеждой, ведь мы очень рассчитывали на ее появление. Кстати, чуть не забыла — граф Медоедов о тебе справлялся. Просил передать, что арендовал ложу в опере на весь сезон. Вот, привезла от него приглашение.

И закружилось: балы, рауты, визиты — аж скулы сводило от улыбок. Полетт совсем загоняла Аннету, за один только вечер меняя по три наряда. А уж когда графиня давала балы в своем особняке, с ног сбивалась вся прислуга: нужно было и надраить до блеска дом, и озарить огоньками сад с прудом, и приготовить яства для ужина, и поменять свечи в люстрах, и отыскать музыкантов (Полетт еще не обзавелась собственным оркестром), и, разумеется, все устроить к тому, чтобы хозяйка выглядела grand dame[1] на балу.

Графиня блистала. Остроумная, грациозная, утонченная, а как легко и изящно она двигалась в танце, будто облачко плыло по небесной глади! Все старые знакомые наперебой твердили, что годы только добавили ей шарма, превратив из робкой девочки в чарующую женщину, а знакомые новые согласно кивали. Один из даваемых графиней балов почтил присутствием сам император. Полетт встречала его лично, взяла под руку и по обитой красным сукном парадной лестнице, по обеим сторонам которой замерли лакеи в белых париках и алых ливреях, через анфиладу больших и малых гостиных провела в бальную залу, где гремела музыка, лился яркий свет и пары кружились в танце. Они вновь танцевали польку, государь нашел графиню прелестной и даже пожелал, чтобы придворный художник написал ее портрет.

Поклонники Полетт оказались ветрены. Игорь Остроумов, не снеся постоянной нужды, отрекся от своих революционных воззрений, воротился в лоно семьи и изображал примерного сына. Красавчик Алексис сделал предложение Аделаиде Тумановой, которое было воспринято той весьма благосклонно. Серго Верхоглядов, отчаявшись растопить сердце Полетт, перенес внимание на юную кокетку Агнессу Голубкину, задорно смеявшуюся над всем, что бы он ни сказал. Мишель Караулов стрелялся на дуэли, о том прознали недруги кавалергарда и донесли императору, который, не мудрствуя, отправил обоих дуэлянтов замирять непокорных горцев, напутствуя их словами: «Уж коли вы непременно желаете умереть, сделайте это во благо Родины». Государь не жаловал дуэлей. Самым стойким оказался Пьеро Поцелуев, все также преданно смотревший на графиню своими темными глазами с опущенными вниз внешними уголками, словно печальный спаниель.