Недавно прочитал, что вопрос национальности упирается в то, кем сам себя ты числишь, к какой культуре себя относишь. В таком случае я, безусловно, русский. Чем иначе объяснить эти приступы тоски по родным камням, эту жалящую изнутри ностальгию? Я вздрагиваю, увидев в газетах знакомые по России имена или читая сообщения из Киева, Москвы, Петербурга. Это все мое, и оно болит, как живое, хотя давно отрезано.
Вместе с тем меня тошнит, когда я наблюдаю эмигрантскую возню и беспочвенные надежды «бывших» на то, что Советы сгинут и вернется все, что потеряно. Меня передергивает, когда я слышу американизированную речь их эмигрантских детей… А Митины мальчики вообще уже американцы, по-русски не говорят, хотя и понимают, когда к ним обращаешься…
Господи, думаю я иногда, почему ты послал мне это подвешенное, промежуточное состояние?! Кто я такой и зачем существую на свете? И какой была бы моя настоящая судьба, если бы сызмальства я воспитывался в сознании причастности к чему-то определенному, будь то еврейство или что-либо другое…
Завидую Захарову. Ему плевать, кто он такой — грек, или русский, или «сэр Бэзил»… Ох, надо съездить в Лондон, обязательно!
Может быть, я вообще прожил не свою, а чужую жизнь?..
…сосед по коммуналке вечно пьяный и скандалит. Пригрозил ему, что вызовет участкового и его заберут на пятнадцать суток. Не забыть отдать с пенсии пять рублей, которые занял у Клавдии Николаевны».
Лондон, 1922 год
— Представь себе, друг мой, состояние приговоренного к расстрелу… — пророкотал Захаров и сделал маленький глоток коньяку. — Я уже закончил все дела, отдал последние распоряжения — и вдруг мне сообщают, что опухоль доброкачественная! На радостях я чуть не умер!
Зелинский рассмеялся. Базиль нисколько не изменился, только немного осунулся после операции. Выпуклые глаза-сливы светились на оливковом лице прежним веселым жизнелюбием.
— Как самый лучший врач всех времен и народов, — Зигмунд Григорьевич указал на бокал, — спиртное я бы не рекомендовал.
— Ага, — подтвердил Захаров. — Профессор Куинси то же самое говорит. Но какой, скажи на милость, смысл жить, если не курить, не пить и не любить хорошеньких девочек? Помнишь Пепиту?
— Я потом искал ее в Париже, — кивнул Зелинский, — но и следа не нашел.
— Она в Англии, — Базиль вкусно затянулся толстенной сигарой и выпустил дым через ноздри. — Одна воспитывает сына.
— Так она вдова? — грустно спросил Зигмунд Григорьевич.
— По крайней мере, добивалась этого статуса, чтобы получать пенсию от военного ведомства, — сообщил Захаров и пошутил: — Она стала бы миллионершей, если бы ей выплачивали за всех, чьей вдовой она была…
Зелинский улыбнулся.
— Кстати, знаешь, кто отец ее ребенка? — Базиль снова отхлебнул коньяка. — Молва утверждает, Джордж Рейли.
Зигмунд пожал плечами. Это имя ничего ему не говорило.
— Как же так! — возмутился Захаров. — Для склероза ты еще молод. Напрягись! Порт-Артур… Ну же, Зига! Мы сидим у Ханссона и играем в преферанс… Тепло? Буквально накануне войны… Нас четверо: я, ты, Ханс и… Еще теплее? Помнишь англичанина, который обобрал меня до копейки? Ну, того, из военной разведки?
— Да, был англичанин, ему везло невероятно, — вспомнил наконец Зелинский.
— У него-то и был впоследствии роман с известной тебе дамой, — с удовлетворением сказал Базиль. — Так она, по крайней мере, утверждает. В картах был удачлив, это верно. Но потом ему крупно не повезло. Был на каком-то секретном задании, кажется, даже в нашем с тобой отечестве, и не вернулся оттуда.
— Вот как… — протянул Зигмунд Григорьевич. — Да, Россия сейчас — гиблое болото. Я все никак не могу своих отыскать. Может быть, жив кто-то из близких, нуждается, голодает… А я ничем не могу помочь. Поверишь ли, иной раз думаю: лучше бы знать наверное, что все до одного умерли или убиты, чем так вот мучиться неизвестностью…
Он залпом выпил коньяк. Захаров легонько похлопал друга по плечу:
— Не падай духом! Рано или поздно Россия должна будет наладить отношения с цивилизованным миром. И тогда ты сможешь получить любую информацию о своих родственниках.
— Когда это будет и будет ли вообще? — уныло сказал Зелинский. — Матери, если жива, уже под семьдесят. Хоть бы увидеть ее разок, обнять, прощения попросить за все огорчения, которые причинил по молодости да по глупости…
Он заплакал. Чувствительный Базиль тоже засопел носом.
— Не трави душу, друг мой…
Вдруг глаза его заблестели, смуглое лицо приобрело добродушно-плутовское выражение.
— Я знаю, что делать! — воскликнул грек. — Чем, скажи, мы хуже покойного дружка Пепиточки? В конце концов, чему быть, того не миновать. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет…
— К чему ты клонишь? — недоумевал Зигмунд Григорьевич. — Что предлагаешь? Записаться, что ли, в британскую разведку?
— Отнюдь, мой друг, — Захаров чуть не приплясывал от возбуждения. — Это совершенно излишне. К тому же, по моему мнению, нас может забраковать военная медкомиссия… Мы изберем иную тактику!
— То есть? — все еще не понимал Зелинский. — Ты что, собираешься вместе с бароном Врангелем снова высадиться в Крыму? Или сдаться большевикам?
— Ни то ни другое, — Базиль победоносно пыхнул сигарой. — Мы станем контрабандистами!
— Ничего не понимаю. Ты здоров ли?
— Типун тебе на язык! Мне, конечно, кое-что вырезали, но в отношении моей головы можешь не сомневаться… Мы проникнем в Советскую страну нелегально, через Польшу… Или, если пожелаешь, через Турцию. Переоденемся — я рабочим, ты колхозником…
Зигмунд Григорьевич не знал, смеяться ему или досадовать на друга.
— Не проще ли подать заявку на концессию? Я слышал, что даже Путилов и Рябушинский предлагают большевикам свои проекты…
— С тобой невозможно разговаривать, — вдруг обиделся Захаров. — Концессии, проекты… Никакого полета фантазии! А я уже представил, как мы с тобой, мой друг, крадемся через границу в кирзовых сапогах и фуфайках… Это гораздо романтичней!
Немного истории
«Мы смотрим отсюда на наши фабрики, а они нас ждут, они нас зовут. И мы вернемся к ним, старые хозяева, и не допустим никакого контроля. Восстановление прав собственности — вот на чем следует настаивать. Для этого необходимо наладить контакты с новой нэпманской буржуазией внутри страны».
(Из выступления П. Рябушинского на торгово-промышленном съезде в Париже, май 1921 года.)
«В приемлемой для большевиков форме произойдет вмешательство в их управление страной: сначала в сфере финансов, а потом, ставя новые требования при каждом авансе, постепенно можно будет овладеть всем правительственным аппаратом».
(Из проекта восстановления России А. Путилова.)
«Определенная часть белогвардейской буржуазии превосходно понимает значение концессий и заграничной торговли для Советской власти».
(В. Ленин.)
В 1921–1924 годах из-за рубежа в Советскую Россию поступило более 1200 предложений на концессии. Многие из них исходили от русских эмигрантских торгово-промышленных кругов. Однако Советское правительство проявляло большую осторожность при заключении сделок, стремясь сохранить в руках государства все командные высоты в народном хозяйстве.
Глава 5
ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ — ЛИШНИЕ СЛЕЗЫ
Москва, Лубянская площадь, август 1924 года
Молодой следователь ОГПУ Владимир Арнольдович Стырне вошел в кабинет и тщательно запер за собой дверь.
— В шахматишки? — понимающе кивнул Павел Иванович, сидевший за соседним со Стырне столом. — Ну давай… — и он потянулся к сейфу, где между папками с делами затесалась шахматная доска.
— Нет, — Владимир Арнольдович причесался перед маленьким зеркальцем, висевшим на стене, внимательно осмотрел расческу, подул на нее и спрятал в нагрудный карман. — Есть разговор, Пал Иваныч.
