— Вы говорите странные вещи, сеньор Зелинский. Я не всегда понимаю, что именно вы имеете в виду. Может быть, вы растолкуете мне это чуть позже… часов эдак в семь?

Это означает свидание. Господи, я волнуюсь, как мальчишка. Никогда ничего подобного…»

— Тебе хорошо, Зигмунд? — пророкотал Захаров.

— Я так благодарен тебе, Базиль, — Зелинский смотрел в окно гостиничного номера, где переливался праздничными огнями вечерний город. — Поверишь ли, мог прожить всю жизнь в будничных трудах и заботах и не узнать, что можно жить иначе.

— Ну вот и умница, — едва не всхлипнул от умиления чувствительный грек. — Тебе хорошо, и я счастлив, что хорошо моему другу. Что я еще могу для тебя сделать? Ты только скажи!

— Ничего, Базиль. Мое счастье так огромно, так абсолютно, что к нему ничего нельзя добавить.

— Ты говоришь, как поэт, Зигмунд. Это потому, что ты влюблен, — пропыхтел миллионер. — Как я тебе завидую, если бы ты знал. Я уже не способен увлечься безотчетно, до потери рассудка.

— Почему? Отчего такой цинизм?

Захаров пожал плечами.

— Слишком хорошо мне известно, что почем продается и покупается, — с некоторой грустью заметил он. — Поэтому я никому и ни в чем не верю.

— Не все измеряется деньгами, — тихо возразил Зелинский. — Есть чувства, есть вещи, есть люди… Наверно, ты слишком богат, вот в чем дело. И твое состояние стоит, как непреодолимая стена, между тобой и всем остальным миром. Будь ты победнее, смог бы оценить простые радости жизни…

— Ты прав, мой друг, — Базиль серьезно смотрел на Зелинского своими темными, выпуклыми, как сливы, глазами. — Когда я был зеленым мальчишкой без гроша за душой, улыбка какой-нибудь красавицы в рваной юбчонке доставляла мне больше счастья, чем сейчас — любезные авансы светских дам. Ну да это время не вернешь! Пока, Зигмунд, до завтра! И дай Бог, чтобы завтра ты был так же влюблен, как сегодня!

Он помахал смуглой рукой и исчез за дверью. А Зелинский отправился на очередное свидание с Хосефиной Бобадилья, или, как называли ее близкие друзья, Пепитой.

Все проходит. Закончились и парижские каникулы Зигмунда. Ему пора было возвращаться в Россию. На вокзале Захаров долго тискал его в объятиях и обещал свою поддержку в предпринимательских делах.

Поезд тронулся. Зелинский видел, как грек, ускоряя шаг, бежит за вагоном.

— …Порт-Артур… не забуду… — донесло обрывки слов.

В гостинице Базилю доложили, что его ждет дама.

Это была Пепита. Не говоря ни слова, она молча и выжидательно посмотрела на миллионера.

Захаров подошел к столу и выписал чек.

Прочитав указанную в нем сумму, сеньора Боба-дилья удивленно взглянула на грека:

— Вы не ошиблись, сэр? Здесь указан гонорар значительно выше того, о котором мы договаривались.

— Ошибки никакой нет, — грустно сказал Захаров. — Мой друг был очень, очень счастлив. Ему было хорошо, и я радовался, что хорошо моему другу.

Пепита пожала плечами. У миллионеров свои причуды.

— Лютикова! — Галина Алексеевна заглянула в хранилище. — Вика! К вам пришли.

— Кто? — послышался голос из-за стеллажей.

— Не знаю, — начальница филиала поджала губы. — Какой-то молодой человек… А между прочим, Лютикова, сейчас рабочее время!

— Кто бы это мог быть? — Вика спустилась со стремянки и направилась к двери, на ходу снимая халат. — Честное слово, Галина Алексеевна, я ни с кем недоговаривалась… Может, по делу?

— Личные проблемы решайте в личное время, — строго напутствовала ее начальница. — И, кстати, я жду от вас отчета по сектору «Б».

— Вы ко мне, гражданин? — на крыльце спиной к Вике стоял человек в джинсовом костюме и нервно курил. Услышав голос, он обернулся. — А, это ты, Эдик? Не узнала…

— У меня сегодня выходной, решил прогуляться… — нарочито развязным тоном сообщил Бодягин. — Дай, думаю, зайду, проведаю, пропала совсем…

— Была занята, — сухо ответила Лютикова.

Эдик попереминался с ноги на ногу:

— Может, сходим куда-нибудь?.. В «Метлу», например, я как раз зарплату получил…

— Я на работе.

— Я подожду! — поспешно сказал он. — Ты во сколько освободишься?

— Именно сегодня очень поздно, — Вика решила не сдаваться. — У меня встреча с одним человеком.

— А, ну тогда извини, — Бодягин отшвырнул бычок. — Пока.

— До свидания, — гордо выпрямив спину, Вика неторопливо стала подниматься по лестнице.

Очки запотели. Слезы капали на отчет по сектору «Б».

— Между прочим, Лютикова, это документ. Важный документ, — заметила Галина Алексеевна, разглядывая мокрые пятна на бумаге. — Конечно, дело страдает, когда некоторые сотрудники устраивают рандеву в служебное время.

К счастью, рабочий день закончился.

Вика понуро брела к метро. Смеркалось. Домой идти совершенно не хотелось. Но и не тащиться же изливать душу к подружке Ленке на другой конец города.

— Девушка, можно с вами познакомиться? — кто-то тронул ее за плечо.

Она шарахнулась в сторону.

— Ой, Эдик, как ты меня напугал!

— Я тут решил… может, проводить тебя на встречу с одним человеком? Или все-таки в «Метлу» сходим?

Вика с облегчением рассмеялась.

— Понимаешь, — оживленно говорила она, сидя за столиком в многолюдной «Метелице». — Я навела справки. Розенблюм, оказывается, очень распространенная фамилия. И было несколько довольно известных лиц. У некоторых Розенблюмов были партийные псевдонимы. Другие были замешаны в контрреволюционных делах. И наверное, эти записки писал все-таки не Розенблюм, а кто-то другой. Потому что того Розенблюма расстреляли как британского шпиона.

Эдик расхохотался.

— Слушай, юный следопыт, хоть сегодня забудь об операции «Досье». Что за бред — британский шпион? Все шпионы были наши: Штирлиц, Рихард Зорге, Абель, голос Копеляна за кадром…

— Но Розенблюм действительно был шпион…

— Пойдем лучше потанцуем, — Эдик вытянул Вику из-за стола.

(Из очерка Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли».)

Американцы раздражали Зигмунда Григорьевича. Узколобые, тупые, сугубо прагматичные, зато какой апломб! Уверены в своем превосходстве над всем миром и пытаются навязывать свои идеалы, точнее, стандарты, тем, кто в этом не нуждается. А кругозор ограничен Аляской на севере и Флоридой на юге. Подумаешь, великая страна! Короче говоря, не по душе ему эти янки.

А может быть, Зелинский просто тосковал по родине. Давненько он там не был. После смерти старого Розенблюма не видел Одессы. Зигмунд и Хьюстон-то выбрал потому, что тут есть порт…

Ольге уже за пятьдесят, и почти по полгода она проводит в лечебнице для нервнобольных. Оставлять ее надолго одну просто опасно. С годами Зигмунд Григорьевич стал ощущать почти болезненную привязанность к жене. Как врач, он понимал, что ее истерия каким-то образом связана с загадочной смертью старика Нереинского. Скончался ли он по естественным причинам или Ольга, обезумев от любви к учителю своих детей, способствовала этому, но ее мучило чувство вины. Сейчас, впрочем, это не имело уже никакого значения.

Из-за болезни Ольги они и не заводили собственных детей. Зато приемных сына и дочь Зелинский любил, как родных. Слава Богу, они хорошо устроены. Уж он-то позаботился об этом. У Мити свое дело. И хотя живет он неблизко, аж в Сан-Франциско, но время от времени приезжает с внуками. Машенька долго не выходила замуж, пыталась сделать карьеру, но неудачно, потом сошлась с довольно обеспеченным политиком средней руки и, кажется, счастлива с ним. К ней в Вашингтон Зигмунд Григорьевич ездит сам.