— Случилось что? — насторожился Пухляков.

— Случилось, — Владимир Арнольдович уселся на стул и вздохнул. — Не нравится мне все это…

— Что? — недоумевал Пухляков.

— Все, что творится в нашем управлении, — Стырне говорил тихо, склонившись к лицу своего собеседника. — Нет порядка…

— Нету, — с готовностью согласился Павел Иванович. — Жалованье когда должны были дать? Позавчера. А сегодня я пошел к бухгалтеру с этим вопросом, так он, подлец, меня отматерил. Иди ты, говорит, по известному адресу, когда будут деньги, тогда и получишь. Что я, ишак, что ли, даром пахать?! Да я…

— Я не о том, Пал Иваныч, — брезгливо поморщился латыш. — Феликс Эдмундович все время болеет, его заместители всю работу пустили на самотек. И это в то время, когда следует быть настороже. Социалистическое отечество в опасности…

— В какой еще? — нахмурился Пухляков. — Думаете, будет война?

— О, она уже идет, страшная, невидимая глазу война. Нашу страну заполонили капиталистические элементы. Комиссионеры! Знаем мы этих комиссионеров! Цель у них одна: нажиться на богатствах нашей родины и свергнуть рабоче-крестьянскую власть. Вы газеты читаете?

— Ну, — кивнул Пухляков. — От корки до корки. «Правду», «Известия», «Труд» и еще «Пионерскую правду». Ее мой младший из школы приносит. А также — журнал «Крокодил».

— В таком случае вы должны знать, какую подрывную деятельность ведут иностранные разведки. Под видом концессионеров они направляют сюда шпионов, которые вербуют идейно неустойчивых спецов из бывших и организовывают взрывы, поджоги, убийства.

— Вы что же, Владимир Арнольдович, младенцем меня считаете? — обиделся Пухляков. — Думаете, я сам об этом не знаю? Да я ночей не сплю…

— Простите, дорогой Пал Иваныч, я просто лишний раз хотел вам напомнить, что мы не имеем права сидеть сложа руки… Пускай товарищи Менжинский и Артузов занимаются пустой болтовней, пускай… Кроме них есть еще и преданные делу люди — это мы с вами, это десятки таких, как мы. И мы не дадим врагу безнаказанно действовать на нашей территории.

— Не дадим! — Павел Иванович стукнул по столу кулаком.

— Смотрите, что получается, — горячо продолжал Стырне. — Шпионы приходят и уходят, а чекисты бездействуют. Вот, — он вытащил из кармана обрывок пожелтевшей газетной страницы. — Я уже много лет это храню…

Пухляков нацепил на нос очки и, шевеля губами, прочел:

«…приговорен к расстрелу. Этому заклятому врагу Советской власти удалось бежать. Но участнику заговора, английскому агенту Саднею Джорджу Рейли все же не уйти от возмездия…»

— Это из «Правды» восемнадцатого года, — Стырне забрал из рук Павла Ивановича обрывок газеты, аккуратно сложил его и спрятал в карман. — Помните, заговор послов?

— Да, что-то припоминаю…

— Так вот, где этот Рейли?

— Где? — Пухляков поднял на лоб очки.

— Здесь! — Владимир Арнольдович ткнул пальцем куда-то в пол. — Я уверен, что он снова здесь, в нашей стране. Приехал сюда под видом какого-нибудь комиссионера и ведет подрывную работу. Мы обязаны его найти и наказать по всей строгости закона, чтобы другим неповадно было…

— Снова просители, — доложил лакей Николай.

— Гнать их в шею! — в сердцах приказал Зигмунд Григорьевич. — Надоели!

Стоило ему на несколько месяцев обосноваться в Париже, улаживая дела перед поездкой в Россию, и от посетителей не стало отбою.

Первым явился, без всякого, к слову сказать, приглашения, советский уполномоченный по репатриации. Зелинский почувствовал себя даже как будто польщенным и принял его очень вежливо.

— Вы ведь не участвовали в белом движении? — вкрадчиво спросил уполномоченный.

— Помилуйте! — удивился Зигмунд Григорьевич. — Я уехал из России в шестнадцатом году и с тех пор туда не возвращался.

— А отчего же теперь собираетесь? — последовал вопрос.

— У меня разрешение… Это сугубо коммерческое предприятие… Понимаете, мы с вашим правительством как бы заключаем договор, — стал объяснять Зелинский. — Это влечет за собой определенные выгоды, в основном — для советской стороны.

— А ваш-то какой интерес? — не отставал уполномоченный. — Наверно, преследуете, хе-хе, свои цели?

— Да, преследую, — устало отозвался Зигмунд Григорьевич. — У меня в Киеве перед мировой войной осталась мать. Ни о ней, ни о моих братьях я с тех пор не имею никаких сведений… Одна надежда — самому разыскать хоть кого-нибудь.

— А почему бы вам, уважаемый господин Зелинский, не вернуться насовсем?

— Пока не могу сказать вам ничего определенного. Еще неизвестно, как сложатся мои дела…

Уполномоченный не оставлял Зигмунда Григорьевича в покое, наведывался множество раз, и в конце концов Зелинский велел Николаю на порог его не пускать.

Но поток других посетителей не прекращался. Люди встречались разные, но большинство из них искали одного — денег. Некая дама в сильно поношенном платье, рыдая, рассказала свою эпопею. Находясь в Берлине, она доверила все свои сбережения некоему аферисту Массино, который предложил ей свои услуги по помещению капитала и обещал при этом платить пятнадцать процентов в месяц.

— Если бы я знала, какой он негодяй! — плакала женщина. — И зачем только я ему поверила! Но ведь платил, платил ежемесячно почти полгода, а потом бесследно исчез. Кто-то из знакомых сказал, будто бы видел его в Париже, я заняла денег и приехала его искать, но не нашла…

Большинству нуждающихся Зелинский оказывал посильную помощь, но очень скоро понял, что на это не хватит никаких средств. Тем более что многие просто пытались использовать его. Так, однажды к Зигмунду Григорьевичу приехал на собственном автомобиле некий господин, отрекомендовавшийся:

— Кадет и адвокат Аджемов, к вашим услугам.

— Очень любезно с вашей стороны почтить меня своим визитом, — сдержанно ответил Зелинский. Он уже научился осторожности и знал, что с русскими визитерами следует держать ухо востро.

— Могу устроить вам выгодную финансовую операцию, — развязно предложил Аджемов, любуясь огромным, по-видимому, фальшивым бриллиантом в своем перстне.

— Благодарю, не нуждаюсь, — еще более сухо ответил Зигмунд Григорьевич.

— Но вам, конечно, нужен адвокат! — воскликнул гость. — Приходите, представьте себе, в суд… А защищать ваши интересы некому! Французские законы, знаете ли…

— Судиться я ни с кем не собираюсь, — отрезал Зелинский и велел Николаю проводить господина Аджемова.

Были среди просителей и по-настоящему несчастные люди, которые волею случая оказались на чужбине и очень страдали вдали от родины. Прослышав, что Зелинский едет в Россию как концессионер, они умоляли захватить их с собой в качестве слуг, компаньонов, клерков — кого угодно! Зигмунд Григорьевич мало чем мог помочь. В основном советовал обратиться в соответствующие инстанции по репатриации.

Однажды какая-то экзальтированная дама буквально бросилась к его ногам, умоляя спасти от голодной смерти ее внуков-сирот. Когда женщина подняла залитое слезами лицо, он с изумлением узнал в ней Нину, свою давнюю киевскую возлюбленную, изменившую ему с Павлом Ивановичем Пухляковым. Для Зелинского это было полной неожиданностью. Он помнил подругу матери моложавой цветущей женщиной, а перед ним стояла на коленях семидесятилетняя старуха.

— Что это вы, Нина Михайловна! — Зигмунд Григорьевич поднял даму с пола. — Можно ли так? Я дам вам денег, дам, только успокойтесь… Я не оставлю вас!

Но женщина снова залилась слезами.

— Милый, милый! — вскрикивала она. — Бог вас вознаградит за все то добро, которое вы делаете людям!

— Когда вы уехали из России? — Зелинский предпочел перевести разговор в другое русло. — Вам известно что-нибудь о моей матери? Или о сводных братьях и сестрах?

— Мы бежали из Клева в восемнадцатом году… Варвара Людвиговна была тогда жива, а дети ее здоровы… — вот то немногое, что могла сообщить Зигмунду Григорьевичу когдатошняя киевская красавица.