Этрик двинулся на юг, к воротам, полный решимости закончить свои дела до наступления темноты.

Маделин Кинан сидела в маленькой комнате, рядом с которой ее фургон казался замком. У нее был простой деревянный стул без обивки, голый письменный стол и кровать, набитая соломой, а не перьями. На ней было чистое белое платье, подаренное ей после купания. Она все еще чувствовала запах крови, покрывавшей ее руки и лицо.

Молодые девушки приходили и уходили весь день, заботясь о ее нуждах. Никто не приказывал ей остаться, но невысказанное желание казалось достаточно очевидным. Маделин лежала на неудобной кровати, принимая подушки, теплый чай, смешанный с медом, и случайную девушку, приходящую спросить, не может ли она сделать что-нибудь еще.

Калан обещал сообщить о ее безопасности мужу, но Маделин не видела верховного жреца с момента прибытия в храм. Он сказал что-то о посещении других, еще что-то о патрулях, а потом ушел. Она пожалела, что не пошла с ним.

Стены были из голого дерева. Пол был в темно-коричневых пятнах. Нечего было ни читать, ни делать. Она чувствовала себя такой пленницей, какой никогда в жизни не чувствовала себя, и это было место, которое, предположительно, должно было помочь ей.

Наконец, когда она решила, что больше не выдержит, дверь открылась, и вошел Калан.

— Простите за вторжение, — сказал он, закрывая дверь. — Уже поздно, а у меня было много дел. Так много, действительно, должно было быть сделано давным-давно.

— И что же это? — Спросила Маделин, на самом деле не заботясь, но не готовая к тому, чтобы разговор перешел на нее. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя.

— Защитить город, — сказал Калан, как будто это должно было быть очевидно. — Вам многое нужно услышать, Леди Кинан. Все меняется, начиная с этого момента. Ты будешь слушать?

— У меня нет выбора, — сказала Маделин, скрестив ноги и стараясь выглядеть как леди в простом платье.

— Ты можешь идти, когда захочешь, — сказал Калан. — Хотя, я думаю, тебе будет трудно убедить оставшихся наемников. Им здесь очень нравится. Большинство из них, кажется, спит хорошо впервые за много ночей.

— Это первая ночь, когда им не придется стоять на своих постах, — сказала Маделин. — Конечно, им не терпится поразвлечься, пока они берут мою монету.

Калан пожал плечами, как будто все это не имело значения.

— Я был верховным жрецом всего один день, Леди Кинан, так что простите меня, если я скажу то, что вы уже знаете. Моим предшественником был человек по имени Кэлвин. Самый блестящий, когда дело доходит до писаний, но самый робкий, когда дело доходит до вашей мелочи и воровских гильдий. Он был непреклонен, что мы не будем участвовать в вашей войне. Мы наблюдали, как каждая сторона убила сотни невинных людей, а затем сделали все возможное, чтобы устранить ущерб.

— Мы не сделали ничего плохого, — сказала Маделин, теребя ткань над коленом. — Гильдии незаконны, аморальны и истощают этот город.

— Я уверен, что за последние пять лет Ролэнг не совершил ничего противозаконного или аморального, — сказал калан, и его круглое лицо слегка потемнело. — Но я здесь не для того, чтобы обвинять вас, леди Кинан, а только для того, чтобы говорить.

Мэделин сделала небольшой жест рукой, призывая священника продолжать.

— Простите меня, Миледи. Дни были тяжелыми для всех нас. Мы не привыкли к таким распрям в нашем храме, но я уверен, что это то, что вас мало волнует. И все же послушайте еще немного, если хотите, потому что все это обретет смысл к тому времени, как я закончу.

— Несколько дней назад жрец нашего ордена, человек по имени Делиус Эсхатон, был хладнокровно убит средь бела дня. Мы почти не сомневаемся, что за это ответственны Аргон и его гильдия, и все же они вне правосудия короля. Мы почти убедили Кальвина действовать, но Делиус пошел против наших приказов в своих тирадах против гильдий. К нашему стыду, политика и правила победили кровь и потери. В ту же ночь мы тайно приняли его дочь, потому что гильдия послала убийцу, чтобы убить ее. Судя по тому, что мы слышали, ему это почти удалось.

Старик помолчал. Мадлен потерла руки. Теплая ванна, которую она приняла, сотворила чудо, но она все еще видела выцветшее красное пятно крови глубоко в трещинах кожи.

— Я жду, когда это повлияет на меня, — сказала она, когда Калану показалось, что он не спешит продолжать. Она догадалась, что он чего-то ждет от нее. Имя Эсхатон показалось ей смутно знакомым, но она не могла вспомнить его.

— Какая бессердечность, — сказал Калан. — И все же я не ожидал другого. Эта маленькая девочка, рыдающая от страха, прощаясь с единственным домом, который она когда-либо знала, была последним катализатором. Когда Кальвин отказался действовать, мы вынудили его проголосовать и отстранили от должности первосвященника. Я занял его место, и это то, что вам должно быть ясно известно, Леди Кинан.

Маделин попыталась вызвать в себе немного благородного презрения, несмотря на скромное платье и распущенные, ничем не украшенные волосы.

— Дела стариков в каменных храмах меня не касаются, — сказала она, вставая и скрестив руки на груди. — Я поздравляю вас с тем, что вы взяли все под свой контроль, но мне пора. Я хочу вернуться домой, где буду в безопасности.

— Удаление Кэлвина и мое Вознесение — единственная причина, по которой ты жива, Маделин, — сказал Калан. Его голос стал тише, и хотя сами слова были резкими, тон — нет. Он говорил так, словно разговаривал с глупым ребенком. — Бунты и грабежи продолжаются достаточно долго. Мы отправились в путь в попытке восстановить порядок, и вот как мы нашли вас в окружении людей из Гильдии Пауков. Скажи, ты бы предпочла компанию Аргона той комнате, что у тебя сейчас? — Тюрьма есть тюрьма, — сказала Маделин, но ее голос уже дрожал. Старик спас ее, а теперь она препирается и пытается оскорбить его. Что с ней?

— Я не держу тебя в плену, — настаивал Калан. — Я не позволю тебе спуститься с обрыва. Я уже послал гонца к вашему мужу, чтобы сообщить ему о вашем местонахождении. Вы бы подождали, пока он пришлет вам охрану, или предпочли бы в одиночку бродить по ночным улицам?”

— Но остальные мои люди …

— Их всего трое, — сказал Калан. — А сколько женщин ты возьмешь с собой? Не будь дураком.

Верховный жрец потер ладонью ее лицо, и по какой-то непонятной причине она удержалась от насмешливой пощечины.

— С сегодняшнего вечера мы прекращаем кровопролитие, — сказал Калан. — Мы будем ходить по улицам в дырявых сандалиях. Мы зажжем свет в каждом темном углу. Мы споем песню радости, чтобы заглушить уродливые крики ненависти. Наши глаза открыты, Леди Кинан. Спи спокойно в своей постели и знай, что здесь ты в безопасности. Подумайте над тем, что я сказал, а потом, когда вернетесь к мужу, расскажите ему, что вы слышали. Неужели я прошу у тебя так много?

— Я давно слышала слухи, что воры подкупили жрецов Асмудаа, — сказала Маделин. — Из-за твоего шепота король арестовал сотни моих людей. Теперь ты говоришь мне чувствовать себя в безопасности в твоем доме? Я не буду спать, старик. У меня все еще есть Кинжал, и, стоя спиной к стене и глядя на дверь, я буду ждать мужа.

Калан грустно улыбнулся.

— Какой дух, — сказал он. — Жаль, что она рождена не любовью, а недоверием и отчаянием.

Он повернулся и вышел. Верная своему слову, Маделин закрыла дверь, села на кровать и уставилась в пространство.

В безопасности или нет, в отчаянии или нет, она расскажет мужу, что произошло. Любая завуалированная угроза, какой бы мягкой она ни была, вызовет его гнев.

Время было на удивление приятным, но именно ночи заставляли Элиссу съеживаться при каждом взгляде на заходящее солнце. Днем она проводила время с очаровательным Ироном и его любимыми наемниками. Она смеялась, когда они спорили, рассказывала грязные анекдоты и по очереди обменивалась словесными колкостями о доблести друг друга в клинке, поклоне и постели. Ее трапезы с Тео Куллем, более низкого качества, чем у отца, были все еще обильны.