Ах, как бежит время, как проносится! Кажется, и сам еще недавно был таким же молодым и веселым, и все казалось еще впереди, все успеется, а оглянешься назад – кануло куда-то, растворилось в сутолоке в не разобрать – что же успелось?!

…Я не стал мешать встрече и, еще раз напомнив о договоре, удалился.

И вот пришло долгожданное утро! Заря разгоралась. Где-то, возможно, уже гремели первые выстрелы, и кто-то, возможно, уже вкусил охотничьей удачи. А дед Пичка все не появлялся. В нетерпении я сам отправился к нему, но окна его избушки были темны, а калитка, чтоб ночью не вышла корова – на запоре. Заслышав меня, Барсик потянулся, зевнул, точно хотел сказать: шел бы и ты, братец, отдыхать…

Старик проснулся часов в десять и, протерев глаза, страшно сконфузился:

– Понимаешь, внучек вот приехал… С женой…

Я понимал.

…А какой сон привиделся! Вроде сидим мы на каком-то болотце, вечереет, и утка вот-вот повалит. А я вроде спать хочу спасу нет! Глаза, ну прямо сами собой закрываются! А тут и утка как повалит! Аж свист стоит! Ты палишь, а я глаз открыть не могу! Пальцами веки раздвину, только за ружье, а они снова закрылись, подлые! А ты жах! жах! – дуплетами! А утки об землю – шмяк! шмяк!.. Смачно так шлепались, аж сейчас в ушах слышно…

– Да-а… А на каком хоть болотце?

– Шут его знает! Неприметное какое-то болотце, сразу и не поймешь!

– А утка какая шла, кряква, чирки?

– Откуда я знаю? Стрелял-то ты!

– Вот те на! Я ж их не видел!!

Мы заспорили. И только когда моряк от смеха свалился на кровать, а привыкшая ко всему бабуля закричала: «Окстись, ненормальные!» – спохватились. Старик тут же заявил, что сон, должно быть, в руку, и потому, не мешкая, нужно сей момент отправляться на охоту. И мы отправились. Вначале дед Пичка забыл дома патронташ, потом обнаружил на ногах домашние шлепанцы вместо сапог и снова пришлось возвращаться…

Наконец, все заботы остались позади. Поле, шорох стерни, терпкий запах сухого камыша – мы снова окунулись в мир близкий и дорогой, мир, дарящий покой и радость открытий. День выдался чистый, прозрачный, один из тех удивительных, которые случаются в межсезонье, между летом и осенью. Пауки плели тенета в сухом чернобыльнике, на скошенных полях паслись черно-белые чибисы. Едва видимые в высоком небе, кружили медленную карусель журавли, и тревожно-радостный крик их плыл над землей…

К вечеру мы соорудили два скрадка неподалеку от безымянной лужицы и стали ждать. Тонко звенели комары. Приятель задумчиво вздыхал и клевал носом.

– Ты смотри, Макарыч, не усни…

– И-и, милый, – обиделся старик, – и как у тебя язык поворачивается говорить такое!

Солнце закатилось. Я зарядил ружье и отправился в свой скрадок. Пронеслась на ночлег скворчиная стая, расселась неподалеку в камышах, долго возилась, перебранивалась и пищала. Ночь наползла на дали, черня лужи и высвечивая в них чистые, живые звезды. Сверчок затянул однообразную песню: тр-р-р-р, тр-р-р-р… Было тепло и покойно. Высоко прошуршали утиные крылья, потом еще раз и… И на этом все кончилось. Я подождал немного и отправился к старику. Свернувшись калачиком, подогнув худые коленки к подбородку, дед Пичка спал. Я тронул его за плечо.

– А? Что? – встрепенулся старик. Потом понял, по привычке стал искать оправдание, но сразу в голову ничего не пришло, и он сник. Пока шли к мотоциклу, он все вздыхал, спотыкался и отставал.

– Как же это я, а? Может, старость? Может, и ружьишко пора..?

– Не расстраивайся, Макарыч! Все еще впереди!

– Обидно.

У мотоцикла нас ждала еще одна неприятность: скис аккумулятор. Как ни бились, но мотор завести не могли. И тогда мы покатили мотоцикл по ухабистой проселочной дороге. Путь предстоял длинный – вдоль канала, через мосток, потом в обратную сторону… Качались звезды над головой, луна всходила над горизонтом медно-зеленая, как недозревший помидор. Воздух был мягок и густ и наполнял душу эликсиром жизни.

– …А старости нет, Макарыч! Мы будем молоды, пока звенят родники, пока жаворонки поют над головой и сторожат вершины горные козлы! Пока шумят травы! А исчезнет с полей последний зайчишка, улетит в небытие последний чирок – исчезнем и мы, ибо недостойно живому человеку жить на мертвой земле!

– Мы будем жить!

– Будем! Н-но, залетные!

– …И не проси, не сяду я на твою драндулетку! Если хочешь, давай так: бери у кого-нибудь лисапет и поехали. И шуму меньше и воздух чище!

– Ты бы, Павлантий Макарыч, еще ишака предложил…

– А что? – возмутился дед. – Ишак все равно, что лошадь. Ни дыму от него, ни копоти – одна польза!

– Времени нет на ишаках разъезжать…

– А нам и торопиться некуда! – отпарировал старик.

В то чудесное апрельское утро мы решили отправиться куда-нибудь в поле и провести воскресный день на лоне природы, вдали от забот. Дед Пичка настойчиво требовал ехать только на велосипедах и на это у него имелись причины… Как-то в прошлом году мы охотились в горах. Приятель обратил внимание на Чуйскую долину, которая осталась далеко внизу, и сказал:

– Ты смотри, у нас солнышко светит, а там затянуло. Небось, дождик уже моросит…

– Какой там дождик, – рассмеялся я. – Это копоть.

– Как так? – встрепенулся дед. – Какая копоть?

– Обыкновенная. Смог называется.

Старик несколько мгновений растерянно смотрел на меня, потом на долину и, наконец, сказал:

– Ну и ну… А я ить думал, что только в Англии… Куда ж наши смотрят?!

Я не стал объяснять всю сложность этой мировой проблемы, но следствием нашего разговора явилось то, что старик купил себе дамский – чтоб удобнее было садиться – велосипед и некоторое время размышлял над вопросом перевода всей существующей техники на педальную тягу… именно по этой причине он категорически отказался ехать на мотоцикле и требовал, чтобы я нашел велосипед. Мне оставалось только подчиниться.

Вскоре мы катили по мягкой проселочной дороге вдоль Большого Чуйского канала, и дед Пичка настойчиво гнул свою линию:

– Видишь, – говорил он, – травка как зазеленела… Это после дождичка. И жаворонок ишь как заливается… Радуется, значит. А пролетели бы мы здесь на твоей трещетке и ничего бы не заметили. То-та…

Ехал он медленно. Крутанув два-три раза педалями, он катился по инерции почти до полной остановки и если все-таки останавливался, то, оттолкнувшись ногой, снова делал два-три оборота и снова катился. Такая езда вывела бы из терпения кого угодно, но я как-то втянулся в этот ленивый ритм и уже не злился. В небе светило солнышко, зеленела травка, и мир казался веселым и беззаботным, как детская песенка…

На берегу канала росло одинокое дерево. Не сговариваясь, мы повернули к нему. Но место это, такое привлекательное издали, на самом деле оказалось захламленным обрывками бумаг, битым стеклом и прочей дрянью. Старик даже сплюнул в сердцах:

– Вот люди!

Я предложил отправиться к небольшому болотцу, которое находилось поблизости: отдыхать на берегу пусть даже небольшого водоёмчика приятнее, чем среди битых бутылок. Но старик уперся:

– Нечего там делать, – сказал. – Да и пересохло оно, – точно тебе говорю.

Меня это сообщение насторожило. Не более недели назад я там был и ничего подозрительного не заметил. Значит, старик или врал напропалую, или знал что-то такое, что скрывал даже от меня.

Я стал настаивать, и дед Пичка махнул рукой:

– Ладно, поехали. Только не понравится тебе там…

И мы отправились. У меня было нехорошее предчувствие. Мне почему-то казалось, что за истекшую неделю туда пригнали бульдозер, он прошелся пару раз острым ножом и слизнул болотце. А старик, наверное, уже знал это и не хотел меня расстраивать. И поэтому отговаривал.

Но болотце к великой моей радости, еще жило. Все так же проходили неподалеку два арыка, которые во время поливов нет-нет да и вливали в него ложку – другую воды; все также по обочинам арыков рос мелкий и редкий камыш. В прошлом году сюда понаехало людей с косами, серпами – год выдался сухой, обкосили кое-как арыки, сгребли траву в копешки, и остались копешки в поле до весны – гнить…