– Надо бы старику новых патронов зарядить… Всё-таки сторож, а?

Что же ты за охотник, если за всю свою жизнь ни разу не охотился в горах. Этот щекотливый вопрос долгое время мучил меня, и каждый раз, задумываясь над ним, я сознавал свою неполноценность. Конечно, можно было гордиться мастерской стрельбой по кеклику, умением отличить собачий след от лисьего, но если ни разу не поднимался к белкам, где на заоблачных лугах пасутся дикие козлы – теке, то и хвалиться нечего.

И вот, наконец, я решил восполнить этот досадный «пробел». Дела оставалось за малым – не было спутника, который бы достаточно хорошо знал горы. А без такого человека охота могла превратиться в бесполезную и утомительную прогулку.

Друзья посоветовали обратиться к старому Данияру. В небольшом горном аиле я быстро отыскал его дом. Над небольшими воротами были прибиты громадные рога тэке – охотники любят украшать жилище такими трофеями…

Хозяин кутался в заношенный овчинный тулупчик, покашливал, но встретил приветливо. Мы прошли в дом. Хозяйка куда-то отлучилась, и старик сам поставил на низенький стол горячий самовар, достал пиалы. Отвечая на многочисленные вопросы, которые никакого отношения к охоте не имели, я разглядывал комнату: в одном углу печь, с вмазанным в нее казаном, в другом – телевизор. Но антенна на крыше – точно помню – не торчала, и понаслышке я знал, что здесь, в горах, телевизор «не берет». На стене, в облупившейся самодельной рамке, многочисленные фотографии. Среди них пожелтевшая вырезка из газеты с портретом молодого солдата: на груди – медаль, в руках – снайперская винтовка – очевидно, сам хозяин.

После того, как старую кровь разогрел напиток более существенный, чем чай, я выложил свою просьбу.

– А пачиму не пойдем?! Канешна пойдем. Только лошадь надо – далеко идти. Раньше сам как козел бегал, а сейчас…

Лошадей удалось достать только через неделю. Одну, в счет будущего бешбармака, одолжили чабаны, вторую взял у знакомого лесника.

А погода решила спутать все карты. В тот день, когда я приехал к старику, небо начало хмуриться с утра. К вечеру полил дождь. Лошади стояли под навесом, а мы сидели в комнате и ждали, когда он кончится. Я очень волновался. Мечта моя поохотиться в заоблачных высотах тонула в дождевой луже, как бумажный кораблик, а достать лошадей второй раз не представлялось возможным. Вдобавок жена старика встретила мое появление не очень приветливо и за весь вечер не обратилась ко мне ни с одним словом. Зато старику прожужжала все уши. Она говорила по-киргизски, очевидно не желая, чтобы посторонний человек был свидетелем семейного раздора. Старик только посмеивался:

– Все равно пойду, – отвечал по-русски.

И так весь вечер…

Где-то после полуночи дождь прекратился. Мы заторопились. Старуха, ворча, насыпала в рюкзак баурсаков, я налил в термос горячего чаю. Старик смотал и привесил к луке длинный волосяной аркан.

– А веревка зачем? – спросил я.

– Как зачем, – удивился. – Козла убьем, чем привяжем? Или в щель упадет, доставать надо? Надо…

Вскоре отправились. Застоявшиеся лошади вначале было пошли рысью, но вскоре перешли на шаг и уже не сбивались с него до самого утра. Утро застало перед скалами. Дальше можно было подниматься только пешком. Я взглянул вверх и ахнул – ну и подъем! Мы отпустили лошадей пастись и полезли…

Странно и необычно равнинному человеку видеть облака у себя под ногами, а не пролетающими над головой. Они клубятся далеко внизу, вздымаются, ползут по ущельям все ближе и ближе, и вот уже холодный липкий туман окутывает все вокруг. Пронизывающий ветер гонит его из ущелий выше, сквозь нас, за недалекий хребет. Мы стоим под скалой, прижимаясь к ее обледенелым стенам, прячемся от ветра. Два тайгана скулят то ли от нетерпения, то ли от холода…. Закрыв рот ладонями, старик давится тонким, сухим кашлем. Я прячу в карманы мокрые посиневшие руки. И вот, наконец, облака переваливают через хребет куда-то в сторону Сусамыра, и старик говорит:

– Айда…

С камня на камень, по неведомым тропам мы продолжаем трудный подъем. Сердце подступает к горлу и готово выскочить, в ушах комариный звон. Подоткнув полы чапана за патронташ, старый Данияр шлепает за мной мелкими шажками, и каждое движение его неторопливо и рассчитано: где руками себе поможет, где спиной оттолкнется…

– Эй, ти не спеши – предупреждает он. Но что предупреждение, если само нетерпение гонит меня все выше и выше! И срываюсь.

Лечу по обледенелой скале, обдирая бока и руки, и успеваю подумать, что если так будет продолжаться дальше, то в долину скатятся только уши… Лечу прямо на уступ, за которым бездна, пустота. Он – мое спасение. Машинально выбрасываю вперед ноги и ударяюсь… Некоторое время лежу, тщательно прислушиваясь к боли во всем теле. Целы ли кости? По спине растекается горячая лужа – разбился термос. Сверху доносится тонкий голос Данияра:

– Эй, ти, как там?

– Ничего, сейчас вылезу, – отвечаю таким же тонким голосом…

В горах голоса людей кажутся тонкими. И собственный голос кажется писклявым и противным, не знаю, почему – может, оттого, что заложило уши, может, от разреженного воздуха. Внизу, в долине, это чувство проходит.

…Старик подает веревку, ту самую, которая была приготовлена, чтобы привязать добычу к седлам. Веревка короткая. Срывая ногти на обледенелых камнях, поднимаюсь, хватаюсь за спасательный конец.

– Так можно и башка на гора оставить, – ворчит старик. – Куда бежал? Зачем бежал?

Молчу. Виноват.

Ущелье раздваивается. Мы пускаем собак в одну сторону, сами идем в другую. Легкий ветерок тянет навстречу. Козлы не услышат нас по запаху, и собаки, обогнув хребет, выставят их прямо под выстрелы.

Я с любопытством рассматриваю тропы, пробитые животными в камне. Сколько же поколений стучали здесь копытцами, если не выдержал даже гранит?

– Видишь, тот скала, – показывает Данияр на противоположный склон. – До войны меня там тэке чуть совсем не затоптал… Много тэке бежал, может тыща, может две. Это место так и называется: Минтэке – тыща тэке…

Я настолько устал, что не хочу расспрашивать, как это произошло, что дикие козы чуть не растоптали охотника – разве так бывает? Разглядываю противоположный склон в надежде увидеть эту самую тысячу. Вижу голые скалы, в ущельях языки вечного снега, между камней клочки серой растительности. Здесь любая лошадь через несколько шагов переломает ноги, сюда не поднимаются колхозные отары, здесь ветер гуляет свободно над вершинами, ибо нет ему преграды – выше только небо. И только охотник в своем извечном стремлении нет-нет, да и потревожит суровый покой заоблачных высот.

С противоположного склона срывается стайка уларов. Они проносятся над ущельем и садятся где-то на нашей стороне.

– Испугались чего-то, – высказываю предположение.

– Нет, – кивает головой старик, – утром кушали мало-мало, сейчас отдыхать пошел. Нас не видел. Это хорошо. Сейчас надо идти тихо-тихо. Улар увидит – закричит, улетит. А тэк услышит и не пойдет сюда, Так? Так…

Прикрываясь камнями, чтобы ничем не выдать своего присутствия, пробираемся дальше. Впереди открывается небольшая котловина, окруженная с трех сторон почти отвесными скалами, с четвертой – пропасть…

– Здесь будем ждать, – говорит спутник.

Я понимаю его замысел: обилие следов на земле, помет – все говорит о том, что именно сюда приходят тэке на дневку.

Место для засады выбираем неподалеку друг от друга. Я помоложе – чуть повыше, старик – пониже. Стою за уступом, прижавшись к скале, наблюдаю. Наконец-то восстанавливается дыхание и хочется покурить. Но курить нельзя…

Чу, шорох… Покатился камешек откуда-то сверху, застучал, запрыгал, пробуждая собратьев от векового сна, но так и не добудился – улетел вниз. И – тишина. А небо темно-синее. Я впервые в этих местах и хочется сохранить в сознании все: и дикое нагромождение скал, и камни, каждый из которых уникален и поэтичен, и близкие вершины гор, открытые в новом, невиданном ракурсе. И простор. Нигде он не ощущается так торжественно и покоряюще, как с вершины. Тают далеко внизу в синем мареве темные квадраты полей, просвечивают лунными бликами поселки, и теряется горизонт в бесконечности простора. Полнится душа чем-то новым, невысказанным; чувствуешь себя сильным, способным совершить что-то большое, самоутверждающее… Только что?!