Нора знала немного, но была абсолютно уверена, что к охоте на монстров этот вопрос не относится. У племени Цеплин было много всяких легенд о почивших предках и о том, как они охраняют места стоянок. Самые старые представители племени утверждали, что на заре освоения вулканической пустыни, прежде чем был найден безопасный путь между горящими горами, слишком много людей погибло в лаве или в едких парах. Но каждый раз, когда Цеплин возвращались в пустыню, духи погибших появлялись на их пути, указывая безопасное направление. И однажды, через много лет после начала освоения пустыни, Цеплин ступили на горячую землю и не могли найти собственные следы под слоем пепла и пыли, и тогда мёртвые предки выстроились вдоль дороги, не давая им сбиться с пути. Так образовался Тракт Цеплин, по которому много десятилетий номады ходили к своим зимним шахтам.

И по этому тракту четыре с половиной года назад старейшины пустили лаву, в надежде, что кровососы потеряют след и оставят племя в покое. Тракт сгинул, а с ним и предки, и теперь, если кто-то захочет путешествовать по пустыне, безопасные пути придётся искать заново.

— Призраки — это души тех, у кого остались незавершенные дела, — сказал Гвеон. — Моя мама говорила, что чтобы избавиться от призрака нужно помочь ему закончить дело.

— Красивая теория, — хмыкнул Пагрин. — Но не исчерпывающая. Самое главное, что вам нужно запомнить — с призраками нужно обращаться крайне осторожно и деликатно. Они, как правило, не враждебны, хотя порой и доставляют массу неприятностей.

— Как я, да, Нора? — весело спросила Донная Птаха. — Я страшная и доставляю неприятности, но я не враждебная.

— Ты не страшная, — солгала Нора, и, чтобы сгладить неискренность, добавила: — Но да, ты хорошая. — А потом она обернулась к Пагрину: — Так зачем на них охотиться, если они безобидны? — Даже сама идея причинить мёртвым неудобство казалась ей дикой.

— Фейри и полтергейсты занимаются вандализмом в некрополе, провальщики пытаются вернуться к жизни, духи просто пугают людей, — попытался объяснить Пагрин. — Могильные собаки — даже не призраки, каковыми их считают, а просто падальщики, которые знают, где найти то, что им нужно. Лично мне даже жаль их убивать, но они не вписываются в культурный фон современного города, и приходится это делать.

Нора фыркнула. «Культурный фон» города все время казался ей немного чудаческим, но сейчас это чувство достигло апогея: как можно оправдывать убийство животного его неэстетичными предпочтениями в пище? Они же даже никому не вредят… Но высказывать свое мнение Нора не торопилась. Она уже привыкла, что стереотипы проникли слишком глубоко в мозг городских жителей, чтобы она простым возражением могла их переубедить.

— Так вот, как я уже сказал — мы не знаем, что такое призраки, — продолжил Пагрин. — Они для нас — такая же загадка, как «разрывные» монстры; с одной стороны — даже чуточку более понятные, потому что зачастую сохраняют нечто человеческое; с другой стороны — ещё менее понятное, потому что тёмная сторона — не то же самое, что загробный мир, и в существовании последнего мы всё равно сомневаемся. Есть несколько способов «заблокировать» призрака, чтобы он никому не досаждал — соль, полынь, окропление могилы настоем сбора тихих трав…

— Зачем их блоки-ировать, — начала вдруг хныкать Птаха. — Им же гру-устно!

— Тише, — шикнула на неё Нора.

Пагрин ничего не сказал, лишь подарил им обеим изумлённый взгляд и продолжил:

— Это быстродействующие меры, но временные. Когда соль смоется, а полынь разложится в почве, призрак снова появится. Можно провести процедуру повторно, этим, собственно, и занимаются надзиратели в некрополе. И этим займемся мы. Но чем больше откладывается решение проблемы, тем сложнее сдерживать призрака — он учится обходить эти искусственные преграды. Поэтому при первой же возможности, нужно найти способ упокоить его окончательно. Это может быть помощь в завершении неоконченных дел, принятие исповеди или просто помощь в принятии собственной смерти.

— Так это действительно души людей? — недоверчиво переспросил Коуин. — Какие тогда могут быть сомнения в существовании загробного мира?

— Это не то, что я назвал бы душой. Это, скорее, некий отпечаток, след, оставленный человеком в последние секунды жизни. Те, чья смерть была внезапной, и кто не успел её осознать, никогда не оставляют призраков. А если человек умирал долго и мучительно, если он изо всех сил цеплялся за жизнь или думал перед смертью о тех делах, которые он не успел сделать — эти эмоции отпечатываются на аномальном фоне и возвращаются после его смерти.

— А если человек не был способен манипулировать аномальными потоками? — спросил Гвеон.

— К этому в большей или меньшей степени способны все, — сказал Пагрин. — Некоторым помогают их боги, некоторым это просто дано от рождения, и они становятся зачарователями. Открытие тёмного разрыва — это тоже манипуляция аномальным потоком, но она непроизвольная, и намеренно повторить её человек, как правило, не может.

— То есть у зачарователей больше вероятность оставить призрака? — спросила Нора.

Пагрин помотал головой.

— Наоборот, они лучше контролируют своё взаимодействие с аномальным фоном, и повлиять на него случайно не могут. Правда, я слышал о них другие истории. Не знаю, насколько это правда, но говорят, что зачарователь может вложить свою душу в какой-нибудь предмет, с которым он работал перед смертью. И тогда мощь такого артефакта усиливается в разы.

— То есть он не умирает, а вселяется в какой-нибудь предмет? — спросил Гвеон.

— На этот счёт я ничего не знаю, — сказал Пагрин. — Во всяком случае, я не слышал, чтобы зачарованные таким способом предметы проявляли повадки… призраков. Но я знаю, что такие предметы стоят очень и очень дорого, потому что заключённая в них магия намного мощнее любого заклинания. Некоторые зачарователи, чувствуя приближение смерти, специально пытаются создать такой предмет, чтобы оставить семье хорошее наследство.

Нора задумалась. Номады Цеплин не верили в загробный мир, но верили в бессмертие-в-делах. Пока живо что-то, созданное человеком, он не исчезнет окончательно. Поэтому каждый человек в племени старался сделать за свою жизнь как можно больше всего: не обязательно материального, а чего угодно, что так или иначе меняет мир к лучшему хотя бы немного. И это было ужасно грустно, когда умирал кто-то, кто мог сделать ещё много чего хорошего.

Смерть номадов в пустыне не была внезапной. Месарош охотились на них, запугивали, угрожали, и даже в момент непосредственного нападения их жертвы никогда не умирали в ту же секунду. Но, бродя по пустыне в последующие годы, Нора не видела ни одного призрака. Возможно, причиной тому была харизма кровососов, которой были подвержены почти все Цеплин. Вероятно, ощущая неземное блаженство, они не осознавали, что умирают, поэтому не цеплялись за жизнь и не оставили «следов в аномальном фоне». Может, эти «следы» были смыты лавой. Был ещё один не исключённый вариант, о котором Нора запрещала себе думать, чтобы не обнадёживаться зря: вдруг действительно погибли далеко не все?

К счастью, она не успела погрузиться глубоко в эти рассуждения, потому что они как раз пришли в алхимическую лавку, и Пагрин стал объяснять, как выбрать сбор для окропления мест, заселённых призраками. Нора внимательно слушала, изредка кое-что уточняя, как вдруг за её спиной раздался грохот и сердитый крик:

— Да что ты творишь, здоровячка неуклюжая!

Донная Птаха, видимо, пыталась получше рассмотреть блестящие узорные подносы и опрокинула их на пол. Пытаясь их поднять, она задела пятой точкой стеллаж с глиняными кубками, и Нора едва успела подскочить и удержать его от падения.

— Замри! — скомандовала она Птахе. Та послушалась и захныкала, подвывая от страха и раскаяния.

— Ну ладно тебе! — смягчился алхимик, когда Нора и Птаха собрали подносы. — Просто не делай резких движений, ладно?

Птаха, замершая, как истукан, посреди лавки, всё ещё шмыгала, утирая свой удивительный хобот подолом балахона. Нора расслабилась, только когда они вышли наружу.