Эта неудачная попытка только еще увеличила общее волнение и ненависть ко двору. Жиронда, поняв, что не имеет более влияния на Людовика XVI с тех пор, как им овладел Дюмурье, возвратилась к своей роли ярой оппозиции.
Незадолго до этого была составлена новая конституционная гвардия короля. По закону следовало также составить его гражданский штат, но дворянство не хотело в него вступать, чтобы не признавать конституцию, принимая должности, ею созданные. С другой стороны, и двор не хотел допускать новых людей, поэтому дело было отложено. По этому поводу Барнав писал королеве: «Как вы хотите внушить этим людям хоть малейшее сомнение насчет ваших чувств? Вам хотят устроить военный и гражданский штат, а вы, подобно юному Ахиллу среди дочерей Ликомеда, спешите выбрать меч, пренебрегая простыми украшениями». Министры и сам Бертран де Мольвиль настаивали так же, как Барнав, но ничего не могли поделать, и гражданский штат так и не был составлен.
Военный штат, по плану Делессара, был составлен из одной трети линейных войск и двух третей молодых солдат, выбранных из Национальной гвардии. Такой состав должен был устроить всех. Но в смысле патриотизма офицеры и солдаты были выбраны весьма дурно. Они составили коалицию против молодых гвардейцев, говорили им всякие дерзости и вынудили большинство удалиться. Удалившиеся, разумеется, тотчас же замещались верными людьми. Наконец общее число солдат чересчур увеличилось: вместо тысячи восьмисот, дозволенных законом, их стало почти шесть тысяч. Дюмурье несколько раз делал на этот счет замечания королю, который постоянно отвечал одно и то же: что старого герцога Бриссака, командовавшего этими войсками, никак нельзя считать заговорщиком. Между тем новая гвардия вела себя во дворце и других местах так, что повсюду зародились подозрения и клубы взволновались.
Около того же времени двенадцать швейцарцев надели в Нёйи белую кокарду, а в Севре был сожжен значительный склад бумаги, и всё это тоже возбудило сильные подозрения. Разнеслась тревога, собрание объявило свои заседания постоянными, как будто снова настали дни, когда тридцать тысяч человек угрожали Парижу. Впрочем, надо признать, что смуты были повсеместными, неприсягнувшие священники возбуждали народ в южных провинциях и злоупотребляли таинством исповеди, чтобы пробудить в людях фанатизм; между иностранными державами явно существовало соглашение: Пруссия собиралась соединиться с Австрией, а иноземные армии начинали принимать угрожающее положение; все умы были заняты недавними несчастиями при Лилле и Монсе. Правда и то, что могущество народа не внушает большого доверия, что в него никогда не верят прежде, нежели увидят его в деле, и беспорядочная толпа, как бы ни была многочисленна, не может держаться против шести тысяч человек, вооруженных и дисциплинированных.
Итак, собрание поспешило 28 мая объявить свои заседания постоянными и велело составить точный отчет о составе военного штата короля, о том, сколько в нем имеется людей, кто они и как себя ведут. Удостоверившись в том, что конституция нарушена, депутаты одним декретом распустили гвардию, другим предали герцога Бриссака суду и послали эти два декрета королю на утверждение. Он сначала хотел наложить на декреты вето, но Дюмурье напомнил ему о том, как он распустил свою лейб-гвардию, служившую ему гораздо дольше, и посоветовал принести эту новую, сравнительно ничтожную жертву. Притом Дюмурье убедил короля в реальных ошибках гвардии – и декрет был утвержден. Дюмурье тотчас же стал настаивать на скорейшем составлении новой гвардии, но король, потому ли, что вспомнил свою прежнюю тактику казаться угнетенным, или потому, что рассчитывал на распущенную гвардию, которой тайно продолжал выплачивать жалованье, отказался от новой и остался без защиты против народной ярости.
Жиронда, совсем отчаявшись получить поддержку короля, продолжила активно действовать. Она уже издала новый декрет против священников вместо того, который король не захотел утверждать. Так как непрерывно приходили новые отчеты об их мятежном поведении, то священников приговорили к ссылке. Поскольку отобрать виновных было нелегко и эта мера, как все меры, имеющие целью безопасность, основывалась на подозрении, то священники ссылались больше на основании того, что о них становилось известно. По доносу двадцати граждан и с одобрения местной окружной директории департаментская директория приговаривала обвиненного к ссылке: ему предписывалось выехать из округа в суточный срок, из департамента – в трехдневный, а из королевства – в течение месяца. Если священник был совсем беден, ему полагалось по три франка в день, до пересечения границы. По этому строгому закону (изданному 27 мая) можно судить о мере возраставшего раздражения депутатов.
За этим декретом последовал другой. Восьмого июня министр Серван, не получив на то приказ короля и не посоветовавшись с товарищами, предложил по случаю предстоявшего празднества Федерации 14 июля образовать лагерь из двадцати тысяч федератов с целью охранять собрание и столицу. Легко себе представить, с каким восторгом этот план был принят большинством собрания – жирондистами. Именно в эту минуту могущество их достигло высшей степени. Они управляли собранием, так как конституционалисты и республиканцы составляли меньшинство, а мнимые беспристрастные были, как всегда, просто равнодушны ко всему и становились все смирнее и покорнее по мере того, как большинство становилось сильнее. Кроме того, жирондисты управляли Парижем через мэра Петиона, вполне им преданного. Их намерение состояло в том, чтобы не из личного честолюбия, а ради возвеличения своей партии и своих убеждений, посредством предлагаемого лагеря завладеть королем и принять предосторожности против его подозрительных намерений.
Едва стало известно предложение Сервана, Дюмурье спросил его во время заседания, при всем Совете министров, по какому праву он сделал подобное предложение. Тот ответил, что сделал его в качестве частного лица. «В таком случае, – возразил Дюмурье, – не надо было прописывать вслед за именем ваш титул военного министра». Завязался такой сердитый спор, что, не будь тут короля, могла бы пролиться кровь. Серван вызвался, наконец, взять свое предложение назад, но это оказалось бы бесполезно, потому что собрание ухватилось за него и короля лишь обвинили бы в насилии над министром. Итак, Дюмурье этого не допустил. Предложение осталось, но против него была подана петиция, подписанная восьмью тысячами солдат Национальной гвардии, обиженных тем, что собрание как будто считало их услуги недостаточными для своего охранения. Однако предложение министра всё же обратили в декрет, который поступил к королю на утверждение. Жирондисты предвидели, что он не утвердит ни того ни другого, и только этого и ждали, чтобы произнести окончательный приговор.
Дюмурье доказывал в совете, что эта мера будет очень вредна престолу, но еще более – жирондистам, потому что новое войско сформируется под влиянием самых ярых якобинцев. Однако он присовокупил, что королю необходимо принять эту меру, потому что в противном случае вместо двадцати тысяч правильно выбранных людей сорок тысяч пришедших самовольно восстанут и наводнят столицу. Он, кроме того, уверял, что есть средство уничтожить действие этой меры и он в свое время укажет его. Дюмурье также доказывал, что следует утвердить и декрет о ссылке священников, во-первых, потому, что они виновны, а во-вторых, потому, что ссылка спасет их от ярости врагов.
Людовик XVI колебался и ответил, что еще подумает. На том же заседании Ролан непременно захотел прочесть королю письмо, которое перед этим ему писал, – что было совершенно бесполезно, так как король уже читал его. Письмо это стало плодом внушения жены Ролана, и написано было ею. Одно время речь шла о том, чтобы написать такое письмо от имени всех министров. Когда остальные отказались участвовать, госпожа Ролан настояла, чтобы муж один решился на это. Тщетно Дюрантон, который был слаб, но благоразумен, основательно доказывал ему, что тон письма не только не убедит короля, но ожесточит его против министров, пользовавшихся общественным доверием, и что это кончится лишь пагубным разрывом между престолом и народной партией. Жиронда хотела окончательного объяснения и предпочитала разрыв неизвестности.
