Смерть Мирабо отняла у двора всякую бодрость. Новые происшествия заставили короля поспешить с бегством. Он хотел ехать в Сен-Клу 18 апреля. Разнесся слух, что, не желая говеть к Святой неделе у священника, присягнувшего конституции, Людовик решил удалиться на это время; другие уверяли, что он хочет бежать.
Народ собирается и задерживает лошадей. Лафайет спешит на помощь и умоляет короля оставаться в карете, уверяя, что сейчас очистит проезд. Но король этого не дозволяет, выходит из кареты и остается, следуя своей тогдашней политике – показывать как можно яснее, что он не свободен. По совету своих министров он отправляется в собрание жаловаться на нанесенное ему оскорбление. Собрание принимает его с обычной почтительностью и обещает сделать всё, что от него будет зависеть, для обеспечения его свободы. Король выходит при громких рукоплесканиях, в которых, однако, не участвует правая сторона. Согласно еще одному совету, он 23 апреля заставляет Монморена написать письмо к иностранным посланникам, в котором опровергает приписываемые ему вне Франции намерения, заявляет державам, что присягнул конституции и намерен сдержать клятву, а всех тех, кто старается дать понять противное, провозглашает своими врагами. Письмо это было составлено в выражениях умышленно преувеличенных, так, чтобы казаться написанным под принуждением; король это сам сказал посланнику Леопольда.
Леопольд в это время путешествовал по Италии и находился в Мантуе. Калонн вступил с ним в переговоры. Тогда Леопольд послал из Мантуи к королю и королеве некоего графа Дюрфора осведомиться об их предположениях. Тот прежде всего спросил их о письме к посланникам, и они ответили, что по самому языку видно, что оно вынужденное. Потом он расспросил их об их надеждах, на что они ответили, что со смерти Мирабо у них нет более надежд; наконец, он их спрашивал об их чувствах относительно графа д’Артуа, и они уверили Дюрфора, что чувства эти самые дружеские.
Чтобы понять причину этих расспросов, нужно знать, что барон Бретейль был отъявленным врагом Калонна, что вражда его не прекратилась в эмиграции и что, будучи уполномоченным Людовика XVI при венском дворе, он противодействовал всему, что братья короля при этом дворе предпринимали. Он уверял Леопольда, что король не желает, чтобы его спасали эмигранты, потому что опасается их требовательности, и что королева состоит в ссоре с графом д’Артуа. Бретейль постоянно предлагал для блага престола противоположное тому, что предлагал Калонн, и ничего не забыл из того, что могло уничтожить действие и этих последних переговоров.
Граф Дюрфор возвратился в Мантую, и 20 мая Леопольд обещал двинуть 35 тысяч солдат во Фландрию и 15 тысяч в Эльзас. Он известил, что такое же число швейцарцев будет направлено на Лион, столько же пьемонтцев – на Дофине и что Испания соберет 20 тысяч человек. Император обещал содействие прусского короля и нейтралитет Англии. Протест, написанный от имени Бурбонского дома, должен был быть подписан королем Неаполитанским, испанским королем, пармским инфантом и принцами-эмигрантами. До тех пор требовалось сохранить всё в секрете. Людовику XVI, кроме того, наказывалось отложить мысль об отъезде, несмотря на желание. Бретейль, напротив, именно советовал королю уехать. Вполне возможно, что эти советы с обеих сторон давались искренне и честно, однако нужно заметить, что они согласовались с интересами дающей стороны. Бретейль, желавший помешать действию переговоров Калонна в Мантуе, советовал ехать; Калонн, который перестал бы властвовать с той минуты, как Людовик XVI приехал бы к границе, уговаривал его остаться.
Как бы то ни было, король решился ехать и после часто с досадой говорил: «Этого хотел Бретейль». Он написал Буйе, чтобы тот долее не мешкал. Людовик не намеревался выезжать из государства, а только удалиться в Монмеди, откуда бы мог, в случае надобности, опираться на Люксембург и получать иностранную помощь. Дороге в Шалон на Клермон и Варенн было отдано предпочтение вопреки мнению Буйе.
Все приготовления были подогнаны так, чтобы ехать 20 июня. Буйе собрал те войска, на которые больше мог положиться, приготовил лагерь в Монмеди, накопил там провианта под предлогом движений, замечаемых на границе. Королева взяла на себя приготовления от Парижа до Шалона, а Буйе – от Шалона до Монмеди. Небольшие отряды кавалерии должны были отправляться в разные места под тем предлогом, что нужно конвоировать денежный транспорт и принимать короля по пути. Сам Буйе намеревался встретить его на некотором расстоянии от Монмеди. Мария-Антуанетта позаботилась о потайной двери, чтобы суметь уйти из дворца. Королевское семейство должно было путешествовать с поддельными паспортами.
Всё было готово к 20-му, но какое-то опасение заставило отложить отъезд до 21 июня. Эта-то отсрочка и погубила несчастное семейство. Лафайет ничего не знал; даже Монморену, хоть он и пользовался доверием двора, не сказали о задуманном бегстве. О нем знали только лица, необходимые для выполнения этого плана. Все-таки носились какие-то темные слухи, потому ли, что в самом деле что-то вышло наружу, или только потому, что тогда беспрестанно возникали всякие тревожные домыслы. Как бы то ни было, следственный комитет был извещен, и бдительность Национальной гвардии усилилась.
Двадцатого июня около полуночи король, королева, принцесса Елизавета и госпожа де Турзель, наставница королевских детей, переодетые, поодиночке выходят из дворца. Госпожа де Турзель с детьми направляется к площади Карусель и садится в карету, на козлах которой сидит молодой вельможа Ферзей. Король вскоре к ним присоединяется. Но королева, вышедшая из дворца в сопровождении одного лейб-гвардейца, всем причиняет живейшее беспокойство. Ни она, ни ее провожатый не знают парижских улиц; они целый час плутают, прежде чем попадают на площадь. По пути им встретилась карета Лафайета, сопровождаемая людьми с факелами; королева успела скрыться под воротами Лувра и наконец, миновав эту опасность, добралась до кареты, где ее ждали с таким нетерпением. Собравшись, вся семья трогается в путь и, еще раз ошибившись в дороге, приезжает к воротам Святого Мартина, а там садится в ожидающую ее дорожную карету, запряженную шестью лошадьми. Госпожа де Турзель под именем баронессы Корф выдает себя за мать, едущую с детьми; король – за ее камердинера; трое переодетых лейб-гвардейцев должны были ехать впереди кареты в качестве курьеров или позади в качестве прислуги.
Наконец они уехали, напутствуемые пожеланиями Ферзена, который вернулся в Париж, чтобы тотчас же ехать в Брюссель. В то же время граф Прованский с женой отправлялся во Фландрию по другой дороге, чтобы не возбудить подозрений и не быть причиной недостатка лошадей на станциях.
Король с семьей проехали всю ночь, а в Париже еще никто ничего не знал. Ферзей в восемь часов утра нарочно заходил в муниципалитет и убедился, что там ничего еще не известно. Скоро, однако, разнесся слух – и, конечно, с чрезвычайной быстротой. Лафайет созвал своих адъютантов, приказал им тотчас же скакать за беглецами и объяснил при этом, что, хотя они их, вероятно, не догонят, необходимо что-нибудь делать: он сделал это распоряжение под свою ответственность и в своем приказе предположил, что королевская семья похищена врагами общественного дела. Эта почтительная фикция была принята собранием, и ее держались все власти.
В этот момент сбежавшийся народ обвинил Лафайета в том, будто он потакал бегству короля, а впоследствии аристократическая партия обвинила его в том, будто он дал королю бежать нарочно, чтобы потом арестовать его и погубить этой тщетной попыткой. Но если бы Лафайет желал бегства короля, разве он послал бы за ним двух адъютантов, не имея на это предписания от собрания? А если бы он отпустил короля с тем, чтобы взять его потом, разве дал бы он карете проехать целую ночь? Народ вскоре убедился в своей ошибке, и Лафайет по-прежнему остался у него в милости.
Депутаты собрались в девять часов утра. Они вели себя так же величественно, как в первые дни революции. С общего согласия предположили, будто Людовик XVI похищен. Во всё время этого заседания господствовали величайшее спокойствие и полнейшее согласие. Меры, принятые Лафайетом от себя, были одобрены. Народ остановил его адъютантов у застав – по первому слову собрания их пропустили. Один из них, юный Ромёф, повез с собой декрет, утверждавший приказ, данный генералом, и предписывавший всем должностным лицам всеми возможными средствами остановить последствия означенного похищения и препятствовать продолжению пути. Ромёф поехал по Шалонской дороге, на которой была замечена большая дорожная карета, запряженная шестеркой.
