Он выступил против нас как король Эдуард IV.

Мои лорды, разумеется, высмеяли необоснованные притязания молодого Марча, а я напомнила себе, что юноша не был должным образом ни помазан на царствование, ни коронован; объявление о низложении Генриха не имело под собой никакого законного основания. В то же время, должна признаться, меня неприятно поразила дерзость этого поступка. Беспокоило и опубликование Марчем генеалогической таблицы, из которой совершенно ясно следовало, что он обладает куда большими правами на трон, чем мой муж. Но наибольшую тревогу внушал тот восторг, с каким лондонцы заключали его в свои объятья, — уже ходили рассказы о том, что особый пыл проявляли при этом женщины, буквально душившие в объятиях молодого гиганта (шести футов и нескольких дюймов роста), — а также та щедрость, с какой они ссужали ему деньги, в чём почему-то отказывали моему бедному мужу.

Я не могла не поделиться своими опасениями с Генри Сомерсетом, и он разделил моё волнение.

— Наша единственная надежда — сразиться с этим негодяем, разбить его армию и прикончить его самого, — объявил он. — Нечего даже и думать о том, чтобы вести с ним какие-либо переговоры, а тем более проявлять милосердие. Он изменник и мятежник, и не приходится сомневаться, какая судьба постигла бы короля и принца Уэльского, если бы он восторжествовал.

И какая судьба постигла бы меня, подумала я и вздрогнула, вспомнив, что рассказывали об этом распутнике. Как он поступил бы, обнаружив у своих ног прекрасную пленницу? Я только что отпраздновала, если уместно употребить это слово, свой тридцать первый день рождения и должна заметить, что, несомненно, благодаря напряжённой жизни, которую вела вот уже два года, была здорова и физически сильна, а стало быть, и прекрасна, как и в прежние времена.

Я безоговорочно согласилась с точкой зрения Сомерсета. Учитывая, какой потрясающей силой мы в тот момент располагали, необходимо было ускорить сражение.

Было очевидно, что это сражение должно стать решающим; мы все сошлись во мнении, что это будет последний «бросок костей», и сосредоточили усилия на том, чтобы этот бросок увенчался успехом.

В той безрассудной решимости, с которой йоркисты торопились ввязаться в сражение с нами, мы усматривали благоприятное для себя обстоятельство. К тому же Уорик, видимо, стремился восстановить свою репутацию, изрядно пострадавшую от нанесённого ему — и кем, женщиной! — поражения. Лазутчики донесли нам, что граф командует авангардом молодого «короля», чьё возвышение он рассматривает как свой личный триумф. Марч следовал за ним с несколько меньшей поспешностью.

Я разместила свою штаб-квартиру в Йорке и собрала военачальников, чтобы изложить им свои мысли. Я с большим тщанием изучила карту. Меня вновь окружали знатнейшие вельможи Англии, которые под моим знаменем изведали вкус победы, поэтому никто из них не был склонен оспаривать предполагаемую мной диспозицию. Могу добавить, что король Генрих не принимал участия в наших совещаниях; он предпочитал молиться. Я предполагала, что он молится за дарование нам победы, однако воздержалась от каких-либо расспросов.

Предыдущие столкновения с йоркистами многому меня научили. Я участвовала _;— до некоторой степени в роли командующего — в трёх сражениях. В Сент-Олбансе враг придерживался оборонительной тактики, занимая довольно неудачные позиции. Я вынудила его оставить эти позиции и сумела захватить врасплох, во время движения. И в Блор-Хите и в Нортгемптоне моим войскам пришлось пересечь реку, и в обоих случаях это имело катастрофические последствия. Конечно же, оказывали влияние и другие факторы, но в обоих случаях соседство реки катастрофически повлияло на исход битвы.

В десяти милях южнее Йорка протекала река, которая называется Эр. С севера к ней примыкало обширное болото, идеальное место для расположения войска. Я была уверена, что Марч испытывает куда большее беспокойство, чем я, ибо его судьба всецело зависела от того, сумеет ли он утвердить своё право на трон, схватив Генриха и заставив его отречься или убив его, — результат для него был бы один и тот же.

   — Следовательно, — объяснила я своим военачальникам, — он будет стремиться к нападению. Если мы расположим линию нашей обороны вдоль Эра, разместив главную часть армии на болоте, то он окажется перед неразрешимой проблемой. Фронтальная атака будет угрожать катастрофой. Поэтому он станет добиваться, чтобы мы изменили свои позиции. Тут-то мы сможем атаковать его как и где хотим. — Я обвела взглядом лица присутствующих и не видела на них ничего, кроме согласия с моим предложением. — Наша полевая штаб-квартира будет здесь, — сказала я и ткнула пальцем в карту, указывая на деревню Таутон, находившуюся в восьми милях южнее Йорка, на краю болота.

И на этот раз я не услышала возражений.

   — Милорд Нортумберленд, — продолжила я, — вы будете командовать авангардом, милорд Сомерсет, вам поручаются главные силы. А вы, Клиффорд, получите под начало кавалерию и станете патрулировать берег реки.

   — А где будете вы, ваша светлость? — спросили они.

   — Я буду с герцогом Сомерсетским.

Тут они запротестовали, и мне, как обычно, пришлось укупить. Я хорошо понимала, что забота о моей безопасности и в самом деле могла отвлекать военачальников от их главной задачи — сражаться с врагом; к тому же; распорядившись об изначальной диспозиции, я уже не могла влиять на ход самого сражения, во всяком случае в его ранней стадии. Но в Таутоне была достаточно высокая колокольня, и с этого наблюдательного пункта открывался вид на все окрестности. Имея в своём распоряжении группу дюжих ординарцев, я могла через них передавать команды всем, кому сочту необходимым, и более эффективно влиять на ход сражения, чем если бы находилась в самой его гуще. В Нортгемптоне, во всяком случае, находясь на возвышенности, я действовала вполне удачно, пока не разразился этот проклятый ливень. Итак, я согласилась.

Боюсь, что даже после шестнадцатилетнего пребывания на троне в этой сумрачной стране, я так и не поняла как следует всей непредсказуемости английской погоды. Разумеется, ни один уважающий себя континентальный полководец не станет проводить военные кампании зимой. Дядя Шарли всегда делал перерыв с октября до апреля, а такие великие воители, как Генрих V, Эдуард III, или Чёрный Принц, высаживались во Франции лишь в самый разгар лета.

Но в этой войне были отброшены все общепринятые обычаи; сражение под Уэйкфилдом состоялось в декабре. Две битвы произошли на февральском снегу, но март оказался ещё холоднее, чем предыдущие месяцы. И всё же, даже когда небо затянули тёмные тучи, никто не ожидал снежной бури.

Получив донесение о приближении Уорика с его авангардом, я приказала своей армии выступить на исходные позиции, а сама пошла к королю. С тех пор как увиделись снова, мы ни разу не спали с ним вместе; Генрих отринул все плотские помыслы, а у меня хватало других забот, к тому же я не испытывала ни малейшего желания разделить с ним ложе, зная, что из этого всё равно не выйдет ничего хорошего, одни неприятности. Однако он оставался королём Англии, и это его армией я командовала, надеясь привести её к победе.

   — Полагаю, что последующие несколько дней будут решающими для вашего царствования, сир, — сказала я. — Не изволите ли вы вместе со мной наблюдать за ходом битвы? Это поднимет дух армии.

   — Завтра суббота, — последовал ответ.

   — Я знаю, сир.

   — Мег, Мег, — запротестовал он, — вы сущая язычница. Если завтра суббота, то послезавтра — воскресенье.

   — Меня всегда восхищала логика ваших рассуждений, ваша светлость.

   — Что ещё важнее, — продолжил он, не обращая внимания на мой сарказм, — послезавтра будет Вербное воскресенье, когда все добрые люди, среди них, естественно, и добрые женщины должны коленопреклонённо молиться. Нет, нет, в этот уик-энд не может быть никаких сражений, если только мы не возвратимся в Йорк к завтрашнему вечеру.