Однако сама мысль о том, что он, возможно, захочет подсмотреть за нами, действовала на меня возбуждающе. Конечно, ему ни за что не подобраться достаточно близко и придётся довольствоваться лишь общим впечатлением. Но хватит ли у него смелости попытаться? Ответ на этот вопрос помог бы мне разобраться не только в характере графа, но, может быть, и в основных чертах всех англичан, хотя едва ли окажется достаточно беглого взгляда на мою обнажённую плоть, чтобы составить обо мне хоть сколько-нибудь верное мнение.
Когда на следующее утро мы купались в реке, плеская водой друг в друга и оглашая окрестности радостными криками, я краешком глаза нет-нет да поглядывала, не следит ли кто за нами... и уже потеряла было всякую надежду, когда вдруг заметила лодку без вёсел, быстро приближающуюся к нам по течению.
С противоположного берега и с высокого обрыва над нами доносились предостерегающие громкие крики. Но стражники не вмешивались: увлёкшись ловлей раков, злосчастный гребец вполне мог упустить вёсла, и было бы жестоко застрелить его из арбалета, тем более все видели, что это английский посланник.
Восхищению моему не было границ. Я знала, что граф доблестно сражался под руководством прославленного Гарри[3], но меня приятно поразила применённая им стратегия и тактика. Завидев приближающуюся лодку, которая должна была проплыть совсем близко, граф тем временем энергично жестикулировал и весьма убедительно взывал о помощи, — мои компаньонки, естественно, завопили от ужаса и погрузились в воду по самые глаза. Но я, очевидно, совсем потеряла голову от стыда и вместо того, чтобы нырнуть под воду, выбралась на берег и, хотя моя кожа сплошь покрылась пупырышками, стала взбираться по крутому косогору к своим одеждам; как я ни торопилась, на это понадобилось несколько минут. Спасаясь бегством, я выбилась из сил, так же, как, без сомнения, и граф, потому что он перестал взывать о помощи и повалился на днище лодки, которую продолжало сносить течением.
— Проказница Мег, — пожурил дядя Шарль. — Ты, видно, принимаешь меня за дурака.
Я и в самом деле принимала его за дурака, но, понятно, не могла сказать ему об этом.
У него вошло в привычку после ужина на полчаса сажать меня на колени и одной рукой поглаживать по спине, а другой — по ягодицам. В конце концов он был не только мой дядя, но и король, и никто не осмеливался одёрнуть его. Каждый раз, когда он начинал свои похотливые пассы, маман и тётя Мари не переставая хихикали — ни дать ни взять две девчонки — и нарочито громко говорили: «Как его величество обожает свою милую Мег!» Можно предположить, что он питал особую слабость к имени Мег, ибо проявлял такую же привязанность к своей невестке, шотландской принцессе Маргарет, семейная жизнь, которой, — а она была замужем за кузеном Луи, — по слухам, не очень-то ладилась.
Зато мадемуазель Сорель смотрела на меня как на змею, хотя беспокоиться ей, по правде говоря, не стоило. Прикосновения дяди Шарля вызывали во мне отвращение, и я не могла понять, как она, обнажённая, каждую ночь терпит его ласки. Но дядя служил источником нашего благосостояния, и мне приходилось улыбаться, целовать его в щёку и нежно обнимать, рискуя оцарапать лицо о колючий подбородок.
— Вот уж не ожидал от него такой проделки, — шепнул он мне на ухо. — Признайся, Мег, он сделал это с твоей подсказки?
— Боже упаси, ваше величество, — возмутилась я. — Да мне едва удалось не лишиться чувств, увидев его.
Умелое притворство, лицедейство — одно из первых искусств, которому должна обучиться всякая принцесса.
— Но что случилось с графом, ваше величество? Уж не унесло ли его в море? — с невинным видом спросила я. И это притом, что море находилось в сотнях миль от того места, где мы купались.
— Нет, нет, его спасла свита. Говорят, граф весьма расстроен случившимся.
— Вполне естественно, — заметила я.
Мой замысел полностью удался. На следующий день, 22 мая, Суффолк явился в аббатство Бомон-ле-Тур, где мы жили: маман предпочитала держать нас на расстоянии от французского двора с его свободной моралью.
В это раннее утро все мы были en déshabilld[4], однако узнав, что граф имеет сообщить нам нечто очень важное, в сопровождении нескольких монашенок тотчас же направились в приёмный зал.
Граф дожидался нас в одиночестве, ибо никого из его свиты не впустили в аббатство. Я была одета в тонкое платье поверх ночной рубашки, и, привычно расшаркиваясь, он прямо-таки пожирал меня глазами.
— Ваше величество, — произнёс он, официально обращаясь к маман, как к королеве Неаполитанской. — Я имею честь просить руки вашей дочери Маргариты от имени моего августейшего повелителя Генриха VI, короля Англии и Франции.
От неожиданности маман широко раскрыла глаза.
Однако я, хотя и не поверила своим золам, сразу нашлась:
— У нас создалось такое впечатление, милорд, что вы собирались вернуться в Англию, чтобы посоветоваться с его величеством.
— В этом нет необходимости. Я обладаю полномочиями действовать по собственному усмотрению.
— Ах, негодник! Почему же он до сих пор замалчивал об этих полномочиях.
— К сожалению, — сказала маман, — прежде чем ответить вам, я должна переговорить со своим мужем и королём.
— Его величество Карл, король Франции, — Суффолк с трудом выдавил эти слова, — и его величество король Неаполитанский уже дали согласие на этот брак.
— Что ж, — неопределённо сказала маман.
— Стало быть, всё решено, — вмешалась я.
Через два дня в церкви Святого Мартина в Туре состоялось торжественное оглашение предстоящего брака. Совершением обряда руководил папский легат Питер де Монт, которого специально пригласили несколько дней тому назад, предвидя возможность подобного события. В Качестве доверенного лица Генриха VI выступал граф Суффолк. Я протянула ему руку, он переплёл свои пальцы с моими и, проникновенно посмотрев мне в глаза, поклялся любить и почитать меня, пока нас не разлучит смерть; те же слова повторила и я. Я ощущала сильнейшее волнение. Ведь мне было всего четырнадцать, — день моего рождения — 23 марта, — а я обручилась с самым красивым человеком из тех, кого знала. Однако в тот момент я нисколько не сомневалась, что одного взгляда на будущего мужа будет достаточно, чтобы навсегда вычеркнуть Суффолка из памяти.
После того как весёлый колокольный перезвон возвестил миру о помолвке, мы отправились в аббатство Святого Юлиана, где дядя Шарль, присутствовавший на церемонии, устроил для нас великолепное пиршество. Впервые со мной обращались, как с настоящей королевой. Я сидела во главе стола, между дядей Шарлем и Суффолком, — теперь моё положение оказалось выше, чем у маман, и прислуживали мне четыре графини. Они нарезали для меня мясо, наполняли вином кубок, то и дело вытирая мои пальцы смоченными в розовой воде салфетками. Я достигла подлинного величия.
В ту же ночь состоялся бал, где я танцевала до четырёх часов утра, преимущественно с графом, что было вполне естественно, ведь он олицетворял моего супруга.
В течение двух последующих дней в окрестностях Тура происходило состязание: французские рыцари бились с английскими, пытаясь взять реванш за Азенкур[5]. Я сидела в королевской ложе вместе с дядей Шарлем, французской королевой, маман и дорогим папа, который оправился наконец от болезни. В этих ожесточённых схватках многих смельчаков вышибли из седла, но граф Суффолкский одолел всех противников; я взирала на него почти как на полубога. Одновременно с турниром открылась и праздничная ярмарка.
Помимо поединков и ярмарки, дядя Шарль приготовил для нас немало других удивительных сюрпризов, которые поражали всех присутствующих, особенно дам, одна за другой разыгрывавших притворные обмороки. Гигантского роста силачи носили на плечах целые деревья, и дамы, укрывшись за веерами, обсуждали, насколько вероятно, что у верзил выше семи футов все члены соразмерны по величине. Состёрлись, единоборства на верблюдах, причём выглядели они довольно потешно. Хотя верблюды на коротких дистанциях не уступали в скорости лошадям, но плохо повиновались поводьям и усидеть на них стоило большого труда, поэтому доблестные рыцари нередко оказывались на земле и вынуждены были сражаться с пытавшимися их укусить животными, а не со своими противниками.
