— Я ушла ещё до конца заседания, — сказала я.

   — Они вели себя нагло, очень нагло, — пробормотал он, ещё сильнее задрожав при этом воспоминании.

   — Чего ждать от простолюдинов? — заметила я. — Но они не посмеют причинить вам вреда и обязаны повиноваться вашему повелению. Герцога, я надеюсь, успели увести.

Он кивнул.

   — Его благополучно препроводили в Тауэр.

   — В Тауэр? — воскликнула я. — Так его не отправили в ссылку?

   — Милая Мег, подобные дела делаются не так быстро. Улицы были переполнены народом. Лучше всего, чтобы он побыл в безопасном месте, пока волнения не улягутся.

   — Бедняга, наверное, в ужасе. Надо его навестить.

   — Нет, — резко возразил король. — Вы не сделаете ничего подобного. — Я удивлённо подняла брови. Со времени нашей свадьбы Генрих ещё никогда не говорил со мной таким тоном. — Это вызовет нежелательные пересуды, — добавил он, понизив голос, давая мне понять, что кое-какие толки обо мне и герцоге достигли даже его ушей.

   — Очень хорошо, ваша светлость, — сказала я, — надеюсь, вы можете заверить меня, что ему ничего не грозит.

   — Суффолк в полной безопасности, — сказал Генрих. — Как только волнения улягутся, он покинет город и вернётся в свои эссекские поместья. Я дал ему шесть недель на то, чтобы привести все свои дела в порядок. Затем он отправится на континент.

   — Как вы полагаете, куда именно?

   — Я полагаю, в Рим, где сможет найти убежище у Папы. Это самое безопасное для него место, к тому же он сможет поступить там на службу в папскую армию.

Я представила себе своего героя, в полных боевых доспехах скачущего во главе папской армии, дабы покрыть себя новой славой перед возвращением. Пять лет! Мне исполнится тогда двадцать четыре. С тех пор я часто размышляла, что могло бы произойти, если бы через пять лет Суффолк присоединился к нам, овеянный славой. Увы, это были только мечты, и мне пришлось довольствоваться людьми куда менее значительными.

Пока же я размышляла о том, что мне придётся провести пять долгих лет, даже не видя его лица. Либо какой-нибудь другой части его тела. Я написала ему прощальное письмо, которое, хотя и было составлено в самых осторожных выражениях, не оставляло, как я полагала, никакого сомнения в испытываемых мною чувствах.

Надеюсь, он получил его.

Злосчастный 1450 год приносил с собой всё новые и новые ужасы. Отъезд Суффолка прошёл отнюдь не так спокойно, как предполагал Генрих. Горожане устроили засаду; счастье ещё, что герцога сопровождал достаточно большой эскорт, ибо ему пришлось бы силой пролегать себе путь за городские стены. Известие об этой стычке вызвало у нас замешательство. Я посмотрела на короля: его подданные бесчинно нарушали отданное им повеление. Но Генрих не испытывал ничего, кроме облегчения, при мысли, что герцог укрылся в сравнительной безопасности своих поместий.

В течение шести недель парламент всё откладывал и откладывал своё заседание, и мы наслаждались относительным спокойствием, хотя я знала, что не обрету полного покоя, пока герцог не покинет этой страны. Он должен был отплыть 1 мая из Ипсвича; в этот день я пошла вместе с Генрихом в аббатство, чтобы помолиться за его благополучное прибытие во Францию.

Спустя десять дней мы получили ужасное известие. Суффолк и в самом деле отплыл 1 мая. Снаряди» два корабля и полубаркас, он направился к берегам Франции, где его должен был встретить заранее предупреждённый мною кузен Эдмунд. Но герцог так и не добрался до берегов Франции. Перед ним уже лежал порт, но его можно было одновременно видеть и из Дувра, и прежде чем Суффолк смог ступить на землю Франции, его суда окружила эскадра королевских кораблей. Повторяю, это были королевские корабли, на мачтах которых развевались королевские флаги с изображением леопарда. Герцога пригласили на борт крупнейшего из этих кораблей — «Николаса Тауэрского». Некоторые утверждают, что его принудили отправиться туда силой, другие — что он сделал это добровольно. Вполне возможно, что и так: должно быть, он надеялся услышать об отмене решения о его ссылке.

Впрочем, он не имел возможности отказаться, ибо был окружён силами, значительно превосходившими его собственные. Если у него и оставались какие-то надежды, то в тот момент, когда он ступил на палубу «Николаса Тауэрского», они тут же рассеялись, ибо его приветствовали словами: «Добро пожаловать, изменник».

На борту «Николаса Тауэрского» герцога продержали два дня. У меня содрогается сердце при мысли о том, что ему пришлось вынести за последние сорок восемь часов жизни. Даже если его не били и не пытали, он уже ясно сознавал, что его судьба предрешена. Хотела бы я знать, о чём он думал, о чём вспоминал в эти предсмертные часы. Я наверняка занимала его мысли. Не возненавидел ли он меня за то, что я не сумела спасти его жизнь? Это было бы несправедливо, ибо, защищая его, я шла на отчаянный риск. Но даже я не имела представления о том, в какую пучину анархии погружается страна.

На третье утро герцога перевезли на полубаркас и там, зачитав смертный приговор, его обезглавили, как говорят, ржавым мечом. Понадобилось шесть ударов, чтобы отделить голову от туловища.

Можно, конечно, сказать, что его смерть оказалась легче и достойнее, чем если бы он был обвинён и казнён в самой Англии. Оглядываясь назад, на далёкое прошлое, я стараюсь забыть о своей юной страсти и рисую себе Суффолка как слишком честолюбивого человека, который пытался соблазнить совсем ещё наивную девушку, чтобы добиться своей цели, — если бы я родила от него ребёнка, в его ладони оказалось бы всё королевство.

И всё же он заслуживал лучшей участи.

Генрих и я уже выехали из Лондона, направляясь в Лестер, где должно было состояться новое заседание парламента, ибо в Лондоне вновь свирепствовала чума, когда пришло известие о трагической кончине Суффолка. Мы оба были глубоко потрясены, а ещё я кипела от негодования.

   — В этом убийстве виновна вся команда «Николаса Тауэрского», ваша светлость, — сказала я мужу. — Их необходимо арестовать, судить и повесить, всех до единого.

   — Это вряд ли удастся осуществить, милая Мег, — простонал Генрих.

   — Вы хотите сказать, что преступление сойдёт им с рук? — Я не верила своим ушам.

   — Я ничего не могу сделать.

   — И вы, видимо, собираетесь оставить тело бедного Суффолка там, где его нашли, на песчаном берегу около Дила? — произнесла я как можно более презрительным тоном.

   — Нет, нет! — воскликнул он. — Герцогу следует устроить подобающие похороны.

Это, по крайней мере, было сделано: Суффолка похоронили в его семейной часовне, в Уингфилде. Я написала письмо Элис, выражая искреннее соболезнование, но не получила никакого ответа. Вместе с детьми — старшему, Джону де ла Полу, едва исполнилось восемь — она возвратилась в дом своего отца в Юэлм; в том же году враги Суффолка попробовали обвинить и её в измене, но эти попытки вскоре прекратились. К моему сожалению, во время выпавших на мою долю тягостных испытаний, Элис перешла на сторону моих врагов, а её сын Джон (которому Генрих при первой же возможности возвратил титул герцога) сражался в рядах йоркистов — этого презренного сброда. Мы с Элис встретились уже много лет спустя, при самых горестных обстоятельствах.

Но всё это произошло гораздо позже, пока же мы, лишившись наиболее способного нашего сторонника, изо всех сил старались справиться с осаждавшими нас несчастьями. По сути дела, оставался один-единственный человек, к которому мы могли обратиться за помощью в управлении страной, — кардинал Кемп. Мы имели все доказательства его дружбы и безусловной верности Генриху, но ему исполнилось уже семьдесят!

У меня не оставалось сомнений, что в конце концов нам придётся вручить государственные печати кузену Эдмунду, хотя у нас имелись некоторые подозрения относительно его честности, но он всё ещё оборонял Нормандию от дяди Шарли и был слишком занят, чтобы приехать в Англию. Во всяком случае, задолго до того, как он мог бы приступить к исполнению обязанностей, на нас обрушилась беда пострашнее, чем убийство Суффолка. Восстали кентцы.